Джон чувствовал себя потерянным. Как малый ребенок, которого потеряли на шумном рынке – стоит посреди улицы, попадается под ноги прохожим, вжимает голову в плечи при бранном слове и никак не может высмотреть родителей.
Надо отдать юноше должное, голову он в плечи не вжимал, выглядывать среди одичалых мамочку с папочкой не пытался – какое там, здесь никто не станет ему другом, – и вообще, вел себя достойно. По крайней мере, пытался, насколько достойно можно терпеть насмешки и вопросы. Какие-то Джон парировал, иногда откровенно огрызался, но для него была проведена тонкая черта, за которой остроумный ответ перетекает в оскорбление, и прощай голова.
Они направлялись под началом Тормунда в сторону Стены, и что будет, когда они переберутся через неё (а, очевидно, именно на это и рассчитывал Манс, посылая их вперед), Джон не хотел даже думать. Ему придется решить, что делать дальше: сбежать потихоньку? Убить Тормунда и погибнуть самому? Остаться с отрядом? Первый вариант казался самым приемлемым, но ведь кто знает, как примут его братья после такого… отсутствия. Убивать рыжебородого воина Джону позорно не хотелось. И остаться он тоже не мог – одно дело идти вместе с одичалыми и внимательно слушать их разговоры, другое – участвовать в рейдах.
– Идем со мной, лорд Ворона.
Джон последовал за девушкой беспрекословно. Что бы она ни задумала, вряд ли оно грозило юноше смертью, а в любом другом случае он был рад отвлечься от невеселых мыслей. Находиться рядом с Игритт ему было приятно и ужасно неловко. Умный мальчик, он прекрасно понимал, к чему это теплое щекочущее ощущение у него под ложечкой. Обреченный сложным переплетением клятв и их нарушений, он не понимал, что ему с этим делать.
Подземная пещера, вот куда его отвела Игритт. Теплая, немного душная, сулящая радость приятного купания.
– Давай, Ворона, небось воняешь как лось, да соскучился по теплой ванной.
– Ещё как.
Лося Джон видел всего пару раз в жизни и особо не принюхивался, но пахло от него после многодневного путешествия по снежным пустошам и впрямь не очень. Он благодарно вздохнул, стягивая с себя перчатки, расстегивая застежку плаща и скидывая остальную одежду. Рядом раздевалась Игритт, и Джон тактично отводил взгляд от девушки. Отводил, но… краем глаза все равно смотрел. Не мог не смотреть. Она была красива дикой ассиметричной красотой, она завораживала его своим непосредственным нахальством. И ему хотелось, очень хотелось подойти к ней и дотронуться до её белого обнаженного тела.
– Ты ведь не собралась меня по-тихому утопить? – шутит Джон, стараясь скрыть волнение и понимая, что время для такого вопроса явно прошло – не побежит же он от неё по снегу, сверкая голыми пятками.

Отредактировано Jon Snow (2016-02-02 00:16:14)

Сколько баек он слышал о том, каково это – быть с женщиной. Чуть поменьше – о том, что к ней при этом можно чувствовать. Суровые северные романтики не делали особого акцента на высоком и прекрасном, зато подробно описывали телесный жар, охватывающий мужчину при виде голой женщины. Джон смотрит на Игритт и теряет все слова: так вот, значит, каково это. Из них двоих он явно скованнее, то ли из-за неопытности, то ли потому, что где-то на фоне у него полыхает пожар совести – ты же клялся! Клялся!
Я много о чем клялся, думает Джон мрачно, и тут же забывает об этом. Игритт говорит, что не будет его топить, а в следующий миг юноша уже летит вниз.
Вода теплая-теплая; Джон выныривает, вздымая уйму брызг и отплевываясь; от неожиданности он щедро хлебнул воды. Убирает с лица волосы и не видит Игритт, и чуть вздрагивает, когда пальцы девушки касаются его спины. Он так привык, что каждое движение сулит ему опасность, что сейчас, будучи обнаженным и беззащитным, ему сложно принимать ласки Игритт. Ты точно не хочешь моей смерти? – так и хочется и ему уточнить, рискуя вызвать у рыжей взрыв хохота.
Игритт обнимает его и Джону становится спокойнее.
– Ты знаешь... у меня огненная душа, и огненные волосы... даже там. Хотя ничего ты не знаешь... Джон Сноу.
Каждый раз ему хочется по-мальчишечьи вскричать «вовсе нет!» Джон знает прекрасно, что Игритт не хочет его злить, дразнит только, выказывает внимание, как умеет, но ему отчаянно и по-глупому хочется доказать ей, что он знает немало, что он достоин её не меньше, чем все предыдущие любовники одичалой. Ну надо же, я ревную к мужчинам, которых ни разу не видел. Так вот, значит, каково это…
– Я знаю, – говорит Джон, разворачивается и берет лицо Игритт в ладони, – что хочу тебя. Этого достаточно.
Он целует её, конечно, неумело; весь его опыт укладываеся в поцелуи с Миртой, деревенской девушкой, которая за горсть мелких монет учила целоваться прыщавых юнцов. Роббу и Джону тогда было по тринадцать лет. 
Он целует её сначала осторожно, а потом уже и не очень ласково, сминая влажные обветренные губы одичалой своими. Его руки спускаются ей на плечи, затем на талию; он целует её шею, плечи, ключицы и понимает, что вода ему мешает. Джон подхватывает Игритт на руки и направляется к берегу. Он сажает девушку на выступающий камень, а сам становится на колени и продолжает целовать её, знакомясь с каждой линией её сильного крепкого тела: поглаживает темные ореолы небольшой груди, легонько прикусывает соски и сам неровно выдыхает, прислушиваясь к реакции Игритт. Спускается ниже и ниже, прихватывает губами кожу на животе
– Надо же, и впрямь огненные, – шепчет со смешком Джон, поднимая глаза на рыжеволосую.
Продолжая смотреть на Игритт, он кладет ладони на внутреннюю сторону бедер девушки и раздвигает их.

Отредактировано Jon Snow (2016-08-04 23:39:36)

Джону жарко, жарко и хорошо; ему давно не было так. Долгие пешие переходы по заснеженным тропам, каждодневная борьба с собственным телом за каждый шаг, каждый вдох морозного воздуха – все оно словно приводило юношу в оцепенение, он вроде бы жил, а вроде и нет; просто переставлял ноги, надувал легкие, моргал и морщился. В веренице зимних дней (это ещё не зима, напоминает себе Джон, но она близко, и придет она отсюда – с дальнего севера), в веренице долгих тусклых дней легко потерять себя. Особенно если ты и так уже не уверен, кто ты, что ты, чем ведом, куда устремлён.
Джону жарко: он наконец чувствует свое тело, пожалуй, лучше, чем когда-либо; может, для того, чтобы почувствовать себя, надо постараться почувствовать другого. Ему хочется знать, что ощущает Игритт, колотится ли у неё сердце быстро-быстро, а вот она немного залилась румянцем и приоткрыла губы – тебе хорошо? Тебе тоже хорошо? Джон не уверен в том, что делает. Нет, конечно, нет. У него ещё не было женщины, да и не должно было быть – все, что он знает, слышал краем уха и сейчас делил на пять. Потому что красочные описания, на которые щедры слуги в замке, наемники в тавернах и черные братья, внушали Джону резонные сомнения в том, нравилось ли их женщинам такое обращение. А может, Игритт так и хотела бы? Грубо, силой, без лишних ласк и слов? Джон наблюдает за девушкой, и нет, ему так не кажется.
– Впервые, – он покладисто отвечает, улыбаясь чуть. – Но мне нравится.
Он касается губами нежной кожи в самом низу живота Игритт, проводит языком чуть ниже, оставляет несколько невесомых поцелуев на внутренней стороне её бедер. Нет, он не знает, как это делается; но Джон умеет прислушиваться; всю жизнь он слушал других, и теперь ловит движения и вздохи своей рыжеволосой любовницы: здесь ей приятно, а тут не очень – её тело напряглось на долю момента, а если вот здесь, вот тут…
Когда Джон поднимает голову, его ведет от желания, он смотрит на Игритт словно сквозь туман, чуть запрокинув подбородок; доставил удовольствие женщине – бьется острая, горделивая мысль.
– Куда ты от меня денешься, – выдыхает то ли в ответ на смешливую угрозу Игритт, то ли начиная новую главу их прерывистого разговора.
Ноги девушки обвивают его, он подхватывает её, выходит на берег и укладывает на разогретые влажные камни. Замирает на мгновение, любуясь: резкие черты лица, россыпь веснушек на щеках и скулах, горящие глаза и ореол огненных волос. Ему хочется сказать что-то, нарастающее горьковато-приятным комком внутри: ты дикая, ты красивая, я люблю тебя… но люблю ли, разве можно полюбить вот так просто? – Джон отбрасывает эти мысли, потом, он додумает потом – и накрывает губы Игритт своими, целуясь, покусывая.
Медленно, может, немного неловко, он входит в неё. Поверхность под ними неровная, так неудобно, и в конце концов он полусидит, опершись спиной о стену пещеры, а Игритт устроилась на нем верхом – боги старые и новые, как ему жарко, – он покрывает её поцелуями, лицо, губы, шею и грудь, и крепко держит за талию; моя, моя, моя, – стучит кровь в висках, а я твой, горьковато-приятно отзывается из сердца, из той его части, какую обычно отдают другим, чтоб оно истекло кровью у них в ладонях.