Стучались к ней не очень часто. Хороших слуг и не замечаешь, а кто повыше приходил к ней редко, отчего ее жизнь в Риверране все менее походила на жизнь и все больше становилась существованием. Безысходным и пасмурным, как то осеннее утро, когда солнце плещется в серых облаках, капризничая и не давая земле вдохнуть дневного света, отчего что душе, что телу так зябко, так липко, так сыро. Стреляют по земле дождевые капли, неустанно, непрерывно, неспокойно, и переполняется Трезубец пресными слезами скорбного неба, кап, кап, кап, кап, знаете, с ума сойти можно. Свою последнюю осень Кейтилин встречала еще девицей, невинной и наивной. Яблочными плодами созревала ее первая влюбленность, наливалась и алела, утяжеляя хрупкую ветвь девичества, чтобы в назначенный день сорваться и рухнуть на побелевшую от снега землю. Она уже тогда знала, что зима ждет ее. Она еще тогда не знала, что такое зима.
Зима приближалась вновь. С каждым днем, с каждой каплей – кап, кап, кап, переполнялся Трезубец осенью и печалью. Встречать зиму в унынии Кейтилин не хотела, а потому каждое утро начинала с молитвы. Неустанно прося Старых и Новых Богов о том, чтобы ее сын, ее первый и единственный сын, невредим вышел из темных вод войны, о том, чтобы Цареубийца и присягнувшая леди Старк женщина-рыцарь, Бриенна из Тарта, не были пойманы и дошли до Королевской Гавани, о том, чтобы Бес не обманул и отдал северянам их заточенных в выколоченной из золота клетке принцесс, о том, о том, о том… В молитву одну не вместишь всего сердца – если только по прожилке, по кровинке. Кейтилин заставляла себя терпеть и не просить слишком многого в надежде, что за душевную строгость ей воздастся жизнями тех, кого она любит больше жизни своей.
Стучались к ней не очень часто. Обижаться она не обижалась – на что бы? Она покинула Риверран боле четырнадцать лет назад, а за месяцы со дня возвращения новых друзей – кроме Бриенны из Тарта – Кейтилин не обрела. Зато многое помнила. Многие бы удивились, как много у северной леди осталось в памяти: имена всех кастелян, имена многих слуг, имена некоторых частых гостей; если дать Кейтилин перо и бумагу, она бы так рассказала о речном сердце изровненных, израненных войной землях, как не смог бы никто, даже самые старые жители замка, даже самый искусный бард, даже ее отец.
Риверран. Р и в е р р а н. River runs – река бежит. Потерявшееся s на конце обросло другими буквами и стало северной звездой, той самой Star с какой-то очень нужной буквой на конце, из которой потом выросла целая жизнь. Star – k. Stark.
Стучались к ней не очень часто, ибо ныне не Талли, но Старк; кто помнил ее молодой девушкой с рыжими косами, осиной талией и налитыми небом глазами? Кто помнит ее в день, когда она вынырнула из-под пены свадебного покрывала и недоверчивыми глазами взглянула на того, с кем пошла под венец; кто помнит ее в миг прощания, когда было так промозгло и страшно, и требовательно плакал на руках младенец, и небо с рассветом окрашивалось в желтоватые тона, и река расступалась перед теми, чья дорога шла на север. По пальцам одной руки.
Ей не был домом Риверран. Это понимание пришло к ней не сразу. Ударило, когда, доверившаяся добрым воспоминаниям о детстве, душа была беззащитна и безоружна. Кейтилин и сама не знала, в какой миг ее постигло это разочарование, она даже не могла точно сказать, откуда взялось это чувство, может, от внутренней неприкаянности, может, от ран на сердце, может, от недостатка любви. Она надеялась в Риверране снова обрести дом, пока не вернется в Винтерфелл с детьми, но это оказалось невозможным. Некогда ее домом был отец, дядя, сестра, брат и Петир, но отец был мертв, с сестрой ее разлучали горы камня и снега, дядя уехал по велению своего короля, брат уж давно вырос, а о Петире и думать нечего. Странное чувство свербело внутри: ничего не поменялось и вместе с тем поменялось абсолютно все. Стены покоев уже не были теми крепкими скалами, за которые так легко спрятаться от «взрослого» мира, богороща казалась печальной и уставшей, и даже река – предательница – не давала больше сил. Иной раз Кейтилин даже пыталась найти утешение в том, что было радостью прежде, но насилие над собственным сердцем привели к душевной тошноте, и она больше не пыталась заставить себя чувствовать что-то.
И все-таки мысль о том, что она стала слишком северянкой для родных земель, была отчасти даже забавной. Сколько лет она пыталась подогнать свои мерки под северные, сколько раз смотрела в кровоточащие глаза белого дерева и не испытывала ничего кроме беспричинного страха, сколько раз с тоской вспоминала Риверран, чтобы однажды, тогда, когда это было совсем не к месту, осознать, насколько далеко на север убежала река ее жизни, и теперь ее не повернешь вспять. Однако рыб Кейтилин продолжала вышивать – привычка. Впрочем, привычки высокородных леди принято называть традициями, и пусть так, это не меняет дела. Раз, два, три – рыбка обретает очертания; раз, два, три – четвертому укусу иглы мешает странный шум за дверью.
– …отличные новости.
Отличных новостей Кейтилин не получала уже очень давно. Ошпаренные руки откинули шитье. Женщина не медля поднялась и стремительно пересекла комнату. Открыв дверь, она увидела представшего перед ней брата с кровавыми пятнами на лице.
– Эдмар! Что с твоим… – лицом, там должно было быть лицо, но услышанное судорогой надежды свело душу Кейтилин, и та затрепетала от страха ошибиться, – что ты сказал? – прошептала она и взяла в руки письмо, чувствуя, как слабеет внутри все от одной только мысли, что это может быть ошибка или подлог.
Он. Был. Жив. Ее сын, ее король, ее счастье, ее сила – он был жив. «Откуда выхожу в Риверран…» Сердце пропустило несколько ударов. Кейтилин даже барту пропустила его непристойность относительно леди Дейси, она не заметила ничего про пленницу, она вообще ни о чем не могла думать кроме того, что Робб жив.
Взгляд ее сошел чуть ниже и вдруг поймал несколько строк, явно дописанных чуть позже и рожденных случайным порывом. Наемники. Русе Болтон. Осторожны. Внутри все похолодело.
– Эдмар, ты видел… – растерянно начала Кейтилин, подняв глаза, как вдруг снова увидела раскрашенное кровью лицо младшего брата, – твое лицо! Мейстера, – бросила она, не глядя в сторону служанки, – что с твоим лицом?
Она села подле брата, глядя на него нежно и беспокойно, как с детства смотрела на отца, как смотрела на Неда, как смотрела на Робба, как никогда уже не взглянет на Брана и Рикона.
– Ну как ты так..., – почти ласково сказала она, как будто перед ней был и не мужчина двадцати восьми лет, а ее младший брат, которого она привыкла распекать с самого детства. Ее младший брат, который обладал весьма своеобразным чувством такта, – Эдмар, – тон ее сменился, когда речь зашла о сестре, – наш отец не продавал Лизу лорду Аррену, а выдал ее замуж.
Она защищала сестру. Иной раз ее саму удивляло то, как уверенно она встает на ее защиту, словно и не видела, кем стала Лиза за годы жизни в столице, словно и не она не получила от леди Аррен ничего кроме грубости и холодности. Зачем Кейтилин было это надо, она и сама не знала. Очень странно было вновь ощущать себя сестрой. Много лет у нее не было ни брата, ни сестры, только Нед и дети, а в Риверране она снова становилась семнадцатилетней девушкой, у которой были младшие брат и сестра.
– Лорды Долины ничем не обязаны моему сыну.