God bless the world, it's so glorious
God bless the ones we've loved
God bless the ones we've lost
God bless the world, it's so glorious
Вот и все. Она осталась одна в этом коконе холодных теней, и хоть прежде никогда не боялась темноты, сейчас в ней тонула, захлебывалась и шла ко дну не в силах выбраться к свету. Да и где был тот свет? Северные ночи бесконечны, и, может, она замерзнет насмерть раньше, чем увидит солнце.
Эддард покинул их покои, а Кейтилин все не могла освободить себя из плена собственного отчаяния и перестать плакать, она по-прежнему стояла там, где ее оставил муж, стояла и плакала. В прозрачных слезах немало едкой соли, а потому они скорее сестры крови, чем воде – кровоточили глаза Кейтилин, кровоточило ее сердце. И вот она осталась одна, стихли шаги за дубовой дверью, одна, одна, совсем и снова одна, как в те дни, когда Нед был на войне, а она ждала его; только сейчас кошмар Восстания был позади, а впереди была война другая – домашняя. Кейтилин нервно втянула воздух, закрыла лицо руками и перестала сдерживать себя.
Почему так, зачем? В Кейтилин синтезировала бесконечная покорность и гордая нетерпеливость. Она всегда слушалась отца, даже спорить с ним не смела, но вместе с тем так не привыкла, чтоб ей перечили. Она, старшая, имела власть над Эдмаром и Лизой, отец не чаял души в Кейтилин, Петир и вовсе был в ее руках, а сейчас она впервые столкнулась с тем, что ее «хочу» и «могу» идет вразрез с «хочу» и «могу» человека другого. И этот человек – ее законный супруг перед миром, перед народом, перед Богами Старыми и Новыми, а еще на стороне этого человека – право и сила, как раз то, чего у нее не было. Кейтилин было страшно, одиноко и тревожно, будто бы она была не хозяйкой Винтерфелла, а его пленницей. Она помнила, до сих пор чувствовала тяжелые руки мужа, которыми он сковал ее, и его участившееся дыхание, его взгляд и его голос – сейчас он отступил, не стал доказывать силой, что все будет так, как захочет он, а, что, если в нем потом зверь пересилит человека? Кейтилин не знала Эддарда, она даже не до конца понимала, что сейчас произошло, только чувствовала, что это совсем не так, как должно было быть.
Как уставшая путница, заблудившаяся в диком каменном лесу из лестниц, комнат, коридоров чужого замка, Кейтилин обессилено легла на кровать, и холодная тишина укрыла ее своим тяжелым одеялом. Где-то рядом тихо сопел маленький Робб, но даже его ровное дыхание казалось едва ли не зловещим в этом мраке, и доселе никогда не боявшаяся темноты Кейтилин почувствовала, как тревога связывает ее по рукам и ногам.
Ночь опустилась на Винтерфелл.
***
Кейтилин не знала, как и когда она уснула, но помнила, как поднималась ночью к Роббу, а как залезла под одеяло и уснула – не помнила все равно, помнила только, как долго лежала и судорожно всхлипывала, жалея себя, свою жизнь, сына, Брандона, Лианну, всех – даже Эддарда. Это неловкое «даже», затесавшееся перед именем мужа, может смутить любого, но Кейтилин была не сразу готова к сочувствию мужу вовсе, и только чуть поразмыслив, поняла, что все не совсем так, как ей казалось еще недавно. Опьяненная гневом и ревностью, она и думать забыла о том, что не только по ее жизни прошел железный сапог войны: ее супруг в одночасье потерял всех, кого любил, а она, Кейтилин, вместо того, чтобы дать ему спасительное тепло, обрушилась на него холодной волной непонимания.
Эддарда в комнате не было, и трудно было сказать: его не было еще или его не было уже. Кейтилин тревожила эта мысль, и она (Кейтилин, не мысль) очень скоро поднялась и так же быстро привела себя в порядок, накормила ребенка и оставила служанке, после чего чуть ли не бегом спасаясь от этого ночного кошмара, вышла из комнаты.
Оказалось, что спала она немногим больше своего супруга, потому что завтракали они все же вместе. Правда, что вместе, что раздельно – разница в этом не было, потому что Кейтилин просто не смогла ничего не сказать мужу, даже поздороваться она не смогла, ее хватило только на короткий кивок. Украдкой глядя на Эддарда, Кейтилин безмолвно спрашивала его: где ты был? Был ли ты ночью подле меня, или ты не преступал порог нашей спальни боле, и если нет, то где же ты был?
А если – у Нее? Она – это ведь не девка из борделя и не крестьянская дочь, и дело не только и не столько в происхождении, дело в том, что ее имя имеет значение, по крайней мере, так подумала Кейтилин, ведь Эддард просил больше не спрашивать об этой женщине. Зачем бы еще ему просить не спрашивать о ней? Стало быть, Она что-то да значила для него, и тогда выходит, что не просто интрижка, там могли быть и какие-то подлинные чувства. Чувства, понимаете? Чувства, которые были положены ей, Кейтилин, а он, ее супруг, испытывал их к другой женщине, и понимание этого особенно снова укололо маленькую хозяйку Винтерфелла, когда уже, казалось бы, все должно было быть перемучено, пережито за ночь, но нет! Пытаясь усмирить свою вновь взбрыкнувшую душу, она сказала себе, что наверняка этой женщины тут нет, но безжалостные стрелы ревности вновь расстреляли сердце, но она заставила себя не подавать виду. Впрочем, ей это давалось с трудом.
Ну, и допустим, эта Женщина не здесь, допустим, она осталась на другом конце континента, но что помешает ей добраться до Севера и заявить о своих правах на этого мужчину? Хоть Эддард Старк и был повязан с Кейтилин Талли клятвой вечной верности, она не могла быть уверенной в том, что его душа, его сердце и, может быть, даже его тело не изменят ей снова и не заставят чувствовать себя униженной. Он пообещал ей, что бастардов у него больше не будет, но значит ли это, что и отворачиваться от нее к другим женщинам он больше не будет? Не значит, конечно, ничего здесь не значит, и она сама пока ничего здесь не значит…
Не успев закончить переживать из-за мысли одной, Кейтилин уже начала думать о том, что, возможно, ее супруг не только не ночевал сегодня в Винтерфелле, но и вовсе предавался сладкому забытью в теле какой-нибудь девки из борделя Зимнего городка. Кейтилин еще не успела понять, как можно кого-то желать, но уже успела представить, как может быть обидно, когда тебя покидают и уходят ради удовольствия к другой. Словом, еще недавно мечтавшая о том, чтобы олицетворять собой все лучшие женские добродетели, леди Винтерфелла истекала ревностью и раздражением, сама не замечая, как этот яд сжигает ее саму.
Впрочем, любой пытке однажды приходит конец – тяжелый поток каждодневных забот и дел снова похитил с берега собственных страданий Кейтилин и тут же с головой ее окунул под воду, чтобы та не думала уж очень долго страдать, ведь, несмотря ни на что, Кейтилин была, есть и оставалась леди Винтерфелла, а потому негоже ей было вечно думать о себе.
Пусть пламя Восстания Баратеона не перекинулось за ров Кайлин, но северяне приходили день за днем в Винтерфелл, чтобы поведать о своих убытках, притеснениях и разорениях, что принесла с собой война, чтобы просить о помощи, чтобы искать защиты. Эти люди приходили днем и ночью, они начали приходить еще задолго до возвращения домой супруга, они приходили и протягивали руки своим господам в надежде, что те не оставят их в беде, а Старки и не оставляли, но людей прибывало все больше и больше, а потому требовалось терпение, требовалась сила, чтобы справиться с этим бесконечным приливом моря людей, но ведь и с порога этих несчастных никто прогнать не имел права, да и не хотел, ведь это – их народ. Его Старкам вверили Боги, его им и держать, вести дальше – такова стезя сюзерена, и пусть Кейтилин еще не была хорошей женой, но она уже была достойной госпожой. С детства привыкшая ухаживать за младшими, поддерживать отца и заботиться о Риверране, Кейтилин не терялась, она старалась сделать все, как можно лучше, она старалась не быть одной из тех ленивых леди, которых всегда высмеивают в сказках, Кейтилин старалась быть правой рукой своему супругу. Они почти не разговаривали, но ровный взгляд жены, ее поддержка и терпение говорили сами за нее.
Остальное ждало. Днем ждали заботы другие, заботы о замке, о его людях, о Севере, а потому не было у его лорда и леди права тратить себя друг на друга, когда их земли полыхали огнем бедности, запустения и голода – зима выпила из людей всю жизнь. Весь Север кровоточил нищетой, и пусть даже его Хранители продали душу Великому Иному, им не удалось бы в один миг вернуть былое благополучие Севера, а потому оставалось своими руками поднимать, пробуждать, возрождать каждую пядь этой благословенной Старыми Богами земли. И Хранитель Севера с самого часа своего возвращения не терял ни минуты, чтобы вернуть мир и спокойствие на свои родные земли, а его супруга знала, не любила, не понимала его самого, но не смела дать и повода кому-то судачить о них за спиной, а потому терпеливо и покорно разделяла все тяготы послевоенной жизни с мужем, пусть даже ноги ныли от усталости, спина гнулась от вечной необходимости прямо держаться, а сердце плакало от точившего его червя одиночества.
Не так. Все, конечно, должно было быть не так, и дело уже даже не в Брандоне – с его уходом Кейтилин смирилась давно и только каждый вечер, прежде чем сон забирал ее, измотанную и уставшую, молилась о его душе. Давно схоронив в душе жениха, Кейтилин слепила из мечтаний и надежд волшебный замок, где они с Эддардом счастливо бы зажили после победы, но стоило тому вернуться в Винтерфелл, как воздушный замок был разорван вспышкой молнии, и потерянная Кейтилин уже и не знала, во что ей верить сейчас.
Письмо – иногда хотелось написать кому-то письмо, например, сестре, но Кейтилин не ведала, что той писать, ведь знала, помнила, как отнеслась Лиза к браку со стариком Арреном, как она рыдала навзрыд, как обвиняла Кет в черствости и непонимании, как умоляла отца не отдавать себя Джону Аррену, а потому Кейтилин боялась нарушить тишину их отношений с сестрой, боялась, что та не проявит сочувствия, что та не скажет ничего доброго. Кейтилин любила сестру, любила всем сердцем, но начинала бояться ее, а потому ворошить мир Орлиного гнезда своим несчастьем не стала. Писать отцу было очень неловко, в конце концов, армия Севера наверняка возвращалась домой через Риверран, и Хостер Талли несомненно уже знает о существовании бастарда, так что этим отца не удивишь, а мусолить все это и просить у него совета Кейтилин было бы так же неудобно, как читать ему вслух рыцарский роман. Дядя – вот кто был близок Кейтилин всегда, но изнутри грызла ревность, ведь он отправился не с Кейтилин защищать и беречь ее на Севере, а с Лизой, и пусть Кет понимала почему, но не могла избавиться от щекочущего изнутри неприятного чувства. Петир… Ему Кейтилин писать, пожалуй, не стала бы, даже если бы ее здесь избивали и морили голодом, но не потому что знала наверняка, тот мигом ринется ее спасать, а в первую очередь – потому, что ей пришлось бы наступить на горло своей гордости и признаться в собственном несчастии, которое она сама себе выбрала, когда он предлагал ей другое. А этого Кейтилин не могла допустить и в мыслях.
Бенджен… Бенджен – вот кому Кейтилин хотела бы написать, но не жаловаться же ей в письме одному Старку на его старшего брата, тем более, едва ли тот успел уже добраться до Стены. Младший из волков стряхнул с себя серую шкуру и оброс черными перьями, отрастил себе крылья и улетел на дикий Север едва не в первый день возвращения законного лорда Винтерфелла, каменный трон которого занимал в его отсутствие. Бедный мальчик, как ему пришлось нелегко: покуда старшие братья сражались за сестру и свободу от драконьей династии, он вынужден был запереть себя в темных стенах Винтерфелла, чтобы хранить замок до возвращения семьи обратно, он не мог сделать для родных ничего кроме того, чтобы заботиться о Севере, а такие вещи редко входят в книги по истории, их воспринимают как должное, и никто никогда не узнает, скольких сил стоило четырнадцатилетнему мальчишке управлять в одиночку половиной государства ради того, чтобы позже передать ему другому. Кейтилин помнила, как они познакомились, как он тут же ее чем-то насмешил, как он весело предложил ей выпить за победу Роберта Баратеона, а она отказалась, как он предложил ей выпить снова, когда узнал о гибели сестры…
Письмо о победе Роберта Баратеона в Королевской гавани пришло сразу после победы при Трезубце, и Хостер Талли тут же решил отправить дочь в Винтерфелл, чтобы той потом не пришлось добираться до древней твердыни Старков вместе с обезумевшей от счастья победы армией северян. Кейтилин Талли вместе с ребенком простилась со светлым Риверраном, и деревянная лодка легла на уже очнувшуюся от зимы воду и понесла мать и ребенка к берегам нового мира.
Тем, кто открыл Кейтилин и ее дитя вороты грядущего, был младший из Старков, сидящий на привязи древнего замка, который ему было велено беречь ради этой речной девы, чужеземки, и своего старшего брата, ушедшего воевать. И ведь сберег. Бенджен встретил Кейтилин, он не бросил ее в новом доме, он все время был рядом. Достаточно, чтобы она не чувствовала себя одиноко, но недостаточно, чтобы о них подумали лишнего. Он был как будто братом и неожиданно братом старшим, наверное, сказалось то, что она оказалась на его земле, и он был ее хозяином, потому был будто бы взрослее Кейтилин, и это она ему доверяла себя, давала ему помогать себе.
Так они быстро подружились. Бенджен много смеялся, шутил, но не раздражал этим, скорее, наоборот, а еще много рассказывал Кейтилин про мать и отца, про Брандона, про Неда и Лианну. Про погибших рассказывал так, словно они были живы и лишь надолго куда-то уехали, но скоро, конечно же, вернутся. Все это словно воскрешало, возвращало, возрождало из мертвенной пустоты Рикарда и Брандона, Бенджен говорил, а казалось, словно они были рядом, совсем близко, и даже странно было вспоминать о том, что их уже нет. Не меньше, даже больше рассказывал Бенджен о средних детях Старков, о Неде и Лианне, он каждый день предвкушал их возвращение, он так часто их вспоминал, он ждал их со дня на день, он, наверное, даже молился о них, но этого Кейтилин, конечно, не знала.
…а потом в Винтерфелл черные крылья ворона принесли вести о гибели сестры. И море обернулось морем слез. Слез, что Кейтилин не видела, потому что Бенджен их не показал, слез, что Кейтилин пролила сама, думая о той, что сгорела в огне таргариеновской страсти, о той, кого она так жаждала увидеть, о той, чью каменную копию возведут в темной крипте.
Каждый перемучивал, переживал свое горе по-своему, и Эддард Старк, вмиг осиротевший, растерявший всю свою стаю, тоже был переломан, перегрызен этой чертовой войной, а она, Кейтилин, та, что клялась перед ликами Богов Старых и Новых не покидать, не покидать супруга до скончания веков, закрыв глаза на свои обеты, отвернула от него свою душу и оставила наедине со своим горем. Понимала, Кейтилин все это понимала, с каждым днем, проведенным вместе с супругом, она все отчетливее понимала, что была убийственно непримиримой, когда он-то пришел к ней с миром, он пришел к ней с мольбой «Не оставляй меня одного», а она не услышала! Не услышала, закрыла глаза и уши, твердила свое и отказалась даровать ему свое прощение, отказалась даже попытаться понять, Семеро, да могла ли она винить кого-то в том, что между супругами при всей их сдержанной вежливости пролегла пропасть недоверия и непонимания?
И что с этим делать, Кейтилин Талли не имела ни малейшего представления.
***
Помимо всех несчастий Кейтилин было еще одно, которое хоть и не составляло основную часть груза ее души, но все же беспокоило. В Винтерфелле не было септы.
Серебристо-молочный свет семиконечной звезды стекал с небес на землю и ручьями разбегался в разные стороны, но на Севере эта белая речка замерзла, застыла и не смогла укрыть собою промерзлую землю, на которой царствовали Старые Боги, заключенные в стволы древних чардрев. Северные земли не жаловали андалов и их покровителей в лице Семиликого, они остановили их нашествие тысячи лет назад и по-прежнему не были рады видеть на своем Севере, но вот течением времени сюда занесло речную деву из славного дома Талли, и с рождением маленького Робба чистая кровь Первых Людей заразилась гордой кровью древних андалов. Разумеется, не первый раз северяне и южане сочетались браками, но давно не было южан подле каменного трона Старков.
А теперь Зеленый трезубец повернулся вспять и на гребне войны принес сюда девочку с волосами цвета меди. Легкой поступью пришла на Север юная Талли, и пусть она уверяла себя дома, что готова пустить холодные ветры этого дикого края с свою душу, она все же подсознательно искала что-то напоминающее ей Риверран, искала и не находила. В Винтерфелле не было септы.
Однажды Кейтилин спустилась в крипту, ища утешение среди тех, кто безмолвно смотрел на нее с высоты своих каменных постаментов, но и там Кейтилин не нашла ничего кроме пустоты и тоски, накинувшихся на незваную гостью. Тонкая свеча озарила высокую статую Брандона, он уходил почти под самый потолок – кажется, скульптур хотел изобразить все величие его личности или просто сказать потомкам о том, что Брандон Старк был высоким. «Почему ты ушел?» - это безмолвно спросила она его, а тот не ответил. Не ответила и каменная Лианна, не ответил и каменный Рикард Старк – все молчали, все молчало. И вскоре Кейтилин Старк покинула крипту.
Следующим днем Кейтилин проснулась с мыслью, что не была в богороще с того самого дня, как Бенджен водил ее по Винтерфеллу, хотя, пожалуй, имела право на то, чтобы молиться в нее – теперь ведь и она Старк. Не будучи до конца уверенной в то, что Старые Боги услышат ее и не помянут ей ее неуважение к ним, оказанное ею вместе с Петиром в Риверране, Кейтилин все же решилась обратиться к ним. Кривые лики чардрев не были похожи на милосердных Семерых, Кейтилин никогда не понимала, как можно молиться тем, кто смеется в лицо твоей беде, тем, у кого течет кровь из глаз, но хотела попробовать, все равно ничего другого ей не оставалось.
И вот она пришла туда.
Утром снова ударил мороз, и серебристая вязь укрыла собой белое дерево и его красные листья. Те сверкали подобно капелькам крови, и Кейтилин захотелось прикоснуться к этим диковинным листьям, что казались больше и плотнее обычных, зеленых. Кейтилин, тихо ступая по промерзшей земле, подошла к высокому скелету древнего дерева и даже осмелилась прикоснуться рукой к его искаженному смехом лику, провела рукой по текущей кровавой слезе и отошла назад не в силах больше смотреть в глаза этому чужому богу.
Неужели и все? Хрустальная красота старой богорощи не потрясала Кейтилин, она ее смущала, казалось, будто она нарушила чей-то покой, чей-то мир, и ей не следовало сюда приходить – Старые Боги не помогли Кейтилин, по крайней мере, этого она не почувствовала.
Уже готовая уходить, она подошла к зеркалу пруда и посмотрела вниз, увидела свое отражение, и неожиданно ее ослепила вспышка новой мысли – вода в пруду была горячей, иначе она бы покрылась тонкой пленкой льда при таком морозе. Кейтилин захотела тут же проверить, права она или нет, а потому опустилась на снег и протянула руку к темному зеркалу маленького пруда и почувствовала исходящее от него тепло. Прикоснувшись к воде, она радостно обнаружила, что вода-то действительно горячая, Семеро, сколько еще чудес таит в себе Север? Чуть закатав рукав, Кейтилин опустила руку глубже и почувствовала, как ей стало тепло и хорошо, но вдруг поняла, что у нее есть проблема – вытаскивать руку из воды было невозможно, едкий морозец тут же пленил бы ее холодом. Попав в такую смешную ловушку, Кейтилин с каждым мгновением обещала себе перестать баловаться в древней святыни Старков, спрятать руку в мехах и вернуться в Винтерфелл, но вместо этого наклонилась еще чуть дальше, желая увидеть дно старого пруда.
Но вместо этого маленькая леди Старк увидела в отражении на противоположной стороне чью-то темную фигуру, отчего испуганно вздрогнула и мигом поднялась на ноги. Этой фигурой оказался Эддард Старк.
- Мой лорд, - сказала Кейтилин, - я не ожидала... - начала она и тут же решила оправдаться за свое вмешательство в мир Старых Богов, - в Винтерфелле нет септы, и я пришла сюда.
***
Эпиграф - Pierces, еще в тексте встречается Бродский.
Для тех, кто заметил маленькое расхождение с первым постом отыгрыша, говорю сразу, что ошибки здесь нет, мы просто кое-что передумали и не успели исправить.
[AVA]http://s6.uploads.ru/KGIR7.png[/AVA]
Да, иногда я люблю много писать.
