Если бы любовь не была орудьем,
Может быть, она и спасала б души.
Но во все века неизменны люди,
И любовь их злу и гордыне служит!

Поэты говорят, что мир спасется любовью,
Но чистую любовь наш мир не видел века!
И той, что откроет
Врата Преисподней —
Цена невысока!
Легенда о вратах

Тяжелый зной медленно ложился на землю томным покрывало под невесомым дуновением ночной свежести; сад заволакивала прозрачная дымка; измученные за день нежные цветные бутоны раскрывались навстречу запаху прохлады, разнося по саду густой дурманящий аромат. Арианна приветствовала ночную прохладу мерным дыханием, легкими шагами и молчанием. В основном - молчанием. Оно взалось ниоткуда. Не со стороны принцессы - точно. Возможно, Дракон и испытывал какую-то неловкость, неприязнь, недовольство - или что он там испытывал? - от встречи с ней, но сама Арианна никакой тягостности не чувствовала. Она молчала, потому что могла, потому что была женщиной. Молчание как легкая игра, проверка терпения - женщинам дозволялось. Эйгон, впрочем, не спешил развлекать ее разговорами, и через несколько минут прогулки принцесса молчала уже из любопытства, пробуя мерным дыханием на плотность опускающийся туман. Она была не до конца уверена, что это туман: казалось, это остаток дневного зноя, решивший устроиться на ночлег у корней деревьев.
Когда они останавливались для того, чтобы просто остановиться, - словно очередная остановка должна была помочь кому-то из них заговорить - Арианна не спешила уделять внимание очередному причудливому цветку или раскидистым ветвям дерева. Со спокойным любопытством отвлеченного созерцателя она рассматривала Грифа. Изучила она его еще в обеденном зале и теперь могла бы нарисовать портрет по памяти, если бы, конечно, умела рисовать (увы, этого таланта принцесса была целиком и полностью лишена, как и многих других, что, впрочем, не убавляло ее очарования и не мешало врать о некоторых своих умениях), а теперь смотрела по той же причине, что и молчала - потому что могла. Созерцание хотя и не могло помочь ей постигнуть все глубины души Таргариена - сейчас бы она даже не поручилась, что у него есть душа - или решить интересующие ее моменты, обозначавшиеся еще во время пышного приема, зато оно отвлекало ее от некоторых других ненужных мыслей - профиль юноши мог занять ее на время, в чем принцесса отдавала себе отчет и чем по полной пользовалась. Даже недостатки своего характера (для Арианны таковыми являлись в основном некоторые истинно женские ее качества) Мартелл училась оборачивать в свою пользу, будь то даже, казалось бы безобидная привычка очаровываться красивыми вещами. Увлеченность красотой, тяга к красивым вещам может быть губительна, особенно  для того, кто может себе эту красоту позволить.
Каждый раз, когда они возобновляли движение, принцесса возвращала взгляд обратно на цветущий сад - не потому, что ее спутник мог его заметить, а потому, что при ходьбе они находились близко и тогда созерцать Таргариена становилось проблемой.
Рано или поздно плотная сетка тишины должна была прорваться, и Арианна поставила бы на то, что нарушит молчание не она. И не прогадала бы. Она приняла приглашение Эйгона присесть - ходить дальше было бесполезно, хотя она и наслаждалась освежающим ночным бризом.
- Ну почему же неумелым? - невесело улыбнулась она. - Думается мне, организовать эту встречу стоило труда. Впрочем, я понимаю ваше негодование по этому поводу и даже готова с ним согласиться, - через мгновение после того, как эта фраза была произнесена вслух, Арианна поймала себя на мысли, что строит предложения слишком формально, молчит - недостаточно красноречиво, а смотрит - слишком сдержанно. Как будто на дипломатической миссии, куда послал ее батюшка. Но ее ведь никуда не посылали, она сама здесь оказалась. Принцесса метнула быстрый взгляд на один из балконов, примыкающий к покоям хозяина дома - ей было бы легче быть собой, если бы за ней оттуда кто-то наблюдал. Но нет - ни тени. Отчего-то компании Дракона для появления Арианны Мартелл во всем своем великолепии было недостаточно. Но задумываться об этом сейчас Ее Высочество не собиралась.
- Клятвы они за нас с вами не принесут. Впрочем… - Она вздохнула и откинулась на спинку непринужденным движением передумавшей атаковать змеи. - Должно быть, вы хотите знать, кто это подстроил и зачем? Вряд ли вас утешит, если я скажу, что меня интересует то же самое, потому ответов у меня нет. - "Я-то здесь не при чем", - значила ее речь. Еще она значила, что Арианна обозначила общую цель - для начала. - Но вряд ли один человек обладает достаточным могуществом или хитроумием для свершения этого плана. Если же такой человек существует, то следует всерьез его опасаться. - Взгляд ее был устремлен на звездное небо, а голос звучал отвлеченно, тем не менее принцесса была уверена, что Эйгон догадается, что это проверка: она сообщила, что это не ее рук дело, а теперь узнавала, следует ли опасаться его. Пусть заверит ее, что этот хитроумный план не его авторства. Возможно, она даже поверит.
Она бы могла отставить все дипломатические игры в стороны и наслаждаться звездной ночью… Могла бы? Пожалуй, она здесь для того, чтобы проверить это.

Отредактировано Arianna Martell (2014-01-08 03:09:47)

Молодой Дракон слушал ее так рассеянно, что не будь Арианна политиком и уступи своей женской сущности, определенно оскорбилась бы, непоправимо и смертельно. Его невнимание было заметно невооруженным взглядом, ей даже не пришлось выискивать его причину, которая, конечно, в принципе могла заключаться в чем угодно, но в данный момент крылась, принцесса была уверена, именно во влажной ночной тишине. В этом саду хотелось раствориться, размякнуть, поддавшись его чарам; он дурманил, окутывал цветочной дымкой, пленял мощными стволами деревьев, завлекал гибкими ветвистыми кустами, цепкой высокой травой, уходил бесконечно вдаль и в какой-то момент, казалось, соединялся с морем у подножия дома Иллирио, и в темноте было не различить, где суша перетекала в водную гладь, зеркально-ровную при отсутствии сильного ветра. Само собой, Арианна не была так глупа, чтобы забыть и про свои чары – недооценить себя было бы преступлением с ее стороны. Но, обладая известной долей любви к самолюбованию и нарциссизму, принцесса однако не была наивной и вовсе не полагала, что ее чары работают сами по себе, даже когда она не прикладывает к этому хоть каких-нибудь усилий.
За шумным столом, при свидетелях никто не мог отказать наследнице Мартеллов в очаровании и блеске, присущим этому дому, но на ночной прогулке… Стоило ей откинуться на спинку скамьи и убедиться, что никто положенный за ней не следит, великолепие солнца тут же покинуло дорнийку, уступив, может, тусклому свету неполной холодной луны. В общем-то, если ей и следовало перед кем-то продолжать блистать, то это с высокой точностью был Таргариен, но принцесса, известная всем, кто знал ее достаточно хорошо, своей любовью к противоречивой оригинальности, отказывалась вести давно известные игры – игра для нее была хорошо новизной, неиспорченностью вульгарными вкусами массового действа. Уверять, впрочем, что Арианна преследовала какую-то цель, скидывая свою блестящую шкурку, значило бы переоценить таланты принцессы. Цель, конечно, у нее была, но она не могла выбирать методы ее достижения сознательно – она, по большому счету, практически ничего не знала о большом плане хозяина этого дома и совсем ничего – о Драконе. Так что все методы, имеющиеся в ее арсенале, были, скорее, чисто интуитивными, хоть эту истинно женскую часть своего характера принцесса и не терпела. Но все, что нужно было знать Эйгону об ее очарование – она не оскорбилась его невнимательностью. Впрочем, ее собеседник поспешил исправиться.
- Значит, ответов нет и у Вас. Интересно, правда? Я, конечно, ни в чём не могу быть полностью уверен, но, что вы думаете о причастности магистра Иллирио? Хотя... – Он вернул ей шутливый, озорной взгляд. Эта поверхностно-невинная речь наглядно демонстрировала ответ на ее вопрос, которого она не задавала напрямую; будто о себе, спланировавшем подобное, Дракон и подумать не мог, даже вслух предполагать не стал. Подобные подтексты всегда были обычным делом в политических разговорах, и как бы она ни хотела иногда разговаривать по-другому, от этой привычки избавиться было сложно: всегда на чеку, никогда открытым текстом – кому надо, тот поймет. Впрочем, Арианна была известна Дорну своей жесткой прямолинейностью. Но с чужаками рисковать не стоило.
- Хотя? – Уточнила она, поворачиваясь к спутнику впервые за весь разговор. Ее ониксовые глаза во влажном сумраке казались еще темнее и, вероятно, терялись в ночи. Не в пример холодным, светлым глазам Эйгона – его профиль освещался масляной лампой, кои были разбросаны по всему саду, где-то подвешены, где-то расставлены на высокие подставки.
- По моему, это уже не имеет значения. Пусть так, ничего скверного с нами не происходит, и, согласитесь, принцесса, всё зависит только от нас самих? В любом случае, тайное становится явным, я бы не стал ничего загадывать наперёд. Хоть мне и было бы интересно узнать, чьих это рук дело. Неведение - это не так уж и плохо, в некоторых случаях. Тем более, мне приятно ваше общество, как бы и ни старались все эти люди - вы ведь настоящая, я знаю это, чувствую. – В эту секунду Дракон походил на слившиеся в один образы Тиены, любимой, милой, искренней с ней, и Тристана, юного, пылкого, беззаботного, живущего одним днем. И Арианна не могла не рассмеяться его речи и своим мыслям. С одной стороны, это было жутко наивно, думать так: что все зависит от них, что неведение может быть благом – не в их положение и не в их привилегии пускать все на самотек. Но с другой – Эйгон уловил эту нотку меланхолии в Арианне, утомленной лицемерием Иллирио, наконец-то вырвавшейся из душных стен дорнийского дворца и опеки отца, Арианне, желающей дышать свободно насыщенным ароматами воздухом купеческого дома, Арианне расслабленной и ленивой. Две эти стороны так причудливо слились в его монологе и ее сознании, такое количество непродуманной искренности было в этой странной речи, что принцессе оставалось только закинуть голову и хохотать. Больше над собой, чем над ним. Или вообще не над кем – просто хохотать.
- Ну откуда же вы можете?.. – пытаясь перебить и смирить веселье словами, изрекла дорнийка, имея в виду последнее заявление Таргариена. И правда: откуда ему знать, что она - это она? Она бы могла быть практически кем угодно, если бы ей понадобилось, он даже не ведал. Впрочем, вопрос был больше риторическим, просто чтобы что-то вставить. – Вы молоды, - не в назидание и не в укор, но просто потому, что рассмотрела, сказала принцесса, когда веселье немного отступило. Она вполне могла представить, что Эйгон отреагирует на ее слова как на крайнюю дерзость, поэтому в ее тоне не было ничего негативного, – опять же, чисто интуитивно – сплошное задумчивое размышление, как будто она пыталась рассуждать вслух. Ее взгляд снова устремился к небу. – Вряд ли в этом мире есть что-то настоящее, кроме них, - она указала на сверкающие точками звезды. – А если и есть, то не человеку об этом судить…. – Ее глаза метнулись к профилю Дракона. Теперь она была как прежде спокойна, но не в былой ленивой меланхолии, а в решительной собранности. - Я не борюсь за настоящее, я борюсь за то, во что верю, - негромко произнесла она тоном человека, пришедшего на исповедь, но упивающегося собственными грехами, вовсе не жаждущего за них прощения. Арианна никогда не отрицала свою природу и никогда не считала, что она достойна большего, чем сама может взять, силой или умениями. - Или то, чего жажду, - зачем-то добавила она. Видимо, две открытые карты убедительнее одной. Но всегда есть третья про запас. – И в этом вы правы: даже Иллирио не сможет убедить меня, что мне нужно что-то ненужное. Как и вас, полагаю? – Глаза с угольной радужкой сверкнули смоляным любопытством. Но, как и несколько минут назад, принцесса не играла, хоть былой расслабленности в ней не было. Теперь она была живым интересом – Эйгону удалось буквально выбить ее из атмосферы этого места, которой они все с такой готовностью поддались, но которая совсем не играла на руку их бдительности. И теперь Мартелл не сводила с него бдительных глаз, ожидающих следующих чудес. Мы похожи, не видишь?

Кровь тянулась к крови. Липла, подобно янтарной капельке смолы в старых рощах. И Арианна ощутила это притяжение, в котором не имелось места подтекстам, как только начала с ним говорить. Не было в этом для принцессы ничего странного, напряженного или необъяснимого. Все женщины дома Мартелл, разбавленные таргариенской кровью или не зовущиеся больше Мартеллами, были удивительно похожи между собой; особо – выражением глаз. Наследница Дорна заметила это, когда в первый раз оказалась перед портретами предшественниц. И Элия не была исключением, Арианна могла бы узнать в ней свои повадки, если бы портрет умел двигаться. Оберин с сонного похмелья бывало звал ее именем сестры. И хотя для Арианны в крови не было никакого значения (она сама была дочерью больше Змею, чем своему отцу; ей предстояло предавать самую близкую свою кровь на протяжении всей жизни, воплоти она то, что задумала), она признавала ее силу с легкостью, особенно для тех, кому было никак не противостоять идеи крови.
Наверняка она не знала, почему Дракон решил продолжать их беседу, почему они до сих пор не заговорили о том, что действительно стоит обсудить, но его интерес к ней – разумеется, она осознавала его, но еще не в полной мере – находила именно в ностальгической грусти по ушедшему прошлому: если Эйгон видел тот же материнский портрет, что однажды показали и ей, то его порывы вовсе не были странными. И вместе с тем она пока что не могла отличить, разграничить, его трепет к матери от интереса к ней лично, вычленить именно ту составляющую, что принесла бы желанное общение без труда и долгих дум. Бывает так: цепляешься за одну тему, находишь точку соприкосновения, и дальше все идет гладко, быстро. Но Арианна не хотела гладко и быстро, препятствия, вырастающие на пути – единственное, что стоило преодолевать.
Она соврала все же, когда объяснила его молодостью. С самого начала она поняла, что это не порыв обыкновенной юношеской горячности – это та самая решительность, что была присуща ей, только окрашенная ярче алой кровью Таргариенов. И когда она смотрела на него (хотя голову все же поворачивала крайне редко, предпочитая созерцать пейзаж и дышать глубоко и медленно), она не видела мальчика. Ощущала подсознательно, что молодость все еще дурманит голову, толкает кровь, окрашивая вены, но была уверена, что мальчик этот имел такие же шансы исчезнуть в мгновение – должно быть, он появлялся, потому что именно этого все от принца и ждали. Но Арианна не ждала, она просто предположила. Но не успела обмолвиться, как она завидует юности. И не важно, что формально старше она на каких-то четыре сезона дождей – она чувствует себя порой ужасно уставшей, дремучей, словно больше нечего отдать; чувствует, что повзрослела слишком рано, что видела слишком много, что слышала то, что не стоит, что чувствовала то, что ее состарило. А настоящая молодость ее привлекает. Своей отчаянной силой, своим отсутствием страха, своей похожестью на нее. И бывают времена, когда с принцессы падает ее взрослая кожа, умудренной и мудрой женщины – тогда она веселится в свете луны и звезд. И она не ждет, что кто-то поймет ее старость, способную вызвать разве что насмешки у Оберина и Дорана, но ей достаточно ее осознавать.
И своими резкими движениями, мальчишеской необузданностью, странной немудрой уверенностью Эйгон заставляет ее завидовать его молодости. Мальчишки играют в войну до конца дней своих и всегда остаются мальчишками. А женщины стареют, становятся женами, матерями, бабушками. И даже королева – всегда мать. А король? Король – воитель. И от того принцесса так презирает свою женскую природу – за старость, за вынужденную мудрость. Презирает и отчаянно в ней нуждается, чтобы усмирить, утихомирить, привести в равновесие природу мужскую – только так под силу закончить игру-войну. Но с завистью об руку идет и веселье, беззаботный интерес, желание понять и прекратить эту зависть, а потому Арианна заинтригованно откликается на предложение Дракона поиграть, подается вперед, наклоняет голову так, что волосы гладкостью пустынных барханов перебегают на одно плечо.
- Я предлагаю Вам сыграть в игру. Один вопрос Ваш - следующий мой, и так - пока Вам не надоест. Если согласитесь - то первый вопрос с Вас. Правило только одно - отвечать правду.
- А как вы поймете, если я солгу, милорд? – Ей интересно, что он ответит на такой откровенный выпад. Не так же он наивен, чтобы предположить, что она не постарается. И не так себялюбив, чтобы хоть на секунду подумать, что самому не придется лгать. – И это мой первый вопрос, пожалуй. – Она принимает его правила так же легко, как принимает все вокруг. Так и должно быть, так и должно казаться, пока они все требуют от нее невозможного. Одни – отказаться от трона, другие – не лгать.
Принцесса смотрит на собеседника еще раз: он задал хороший темп, но сможет ли его удержать? Не станет ли им скучно от навязанных светских вопросов? Не закостенеют ли они в зное запахов этого сада? А еще – сумеет ли он выдержать ее правду? Ей ужасно хочется это проверить: его прочность, свои умения. Ведь, в сущности, единственное, что отличает взрослую мудрость от детской несдержанности – умение вовремя сдаться.

В мерной, постукивающей тишине сада невзгоды прошлого дня были далеко. Что вызывало у Арианны реакцию положительную и отторгающую одновременно: ей хотелось бы расслабиться, что позволяла она себе только во сне, следовательно, расслабляться ей было никак нельзя, и появившееся желание злило ее и сбивало с толку. Но никаких послаблений, Арианна, пока наверняка не знаешь, одна ты в этом саду, с другом или врагом. Но, в общем-то, это не было самой большой из ее проблем – куда сложнее было сыграть честность.
Как любой великий политик – скорее, претендующий на величие – Мартелл привыкла в лучшем случае немного не договаривать, и привычка эта укоренилась в ней так прочно, что принцесса едва ли могла бы отделить себя от нее. Ложь никогда не доставляла ей неудобств, оборачиваясь только благом, и девушка никак не могла понять, зачем Таргариену в их разговоре вдруг понадобилась честность. Но Арианна просто всегда была такой: при всей своей тоталитарной хватке, при всей своей мании контроля, распространяющегося даже на самых близких людей, принцесса всегда предпочитала оставлять в голове каждого отдельного субъекта его собственные мысли, которые слышать не желала – они были для нее лишними, они ей не принадлежали. Аринна следила только за проявлениями внешними, за действиями и повадками, за словами и поступками, но никогда – за душой. Душа и мысль, она прекрасно осознавала, были ей не подвластны, и Мартелл не собиралась тешить себя обманчивой иллюзией контроля над эфемерностью. А потому никогда не испытывала желания копаться в недрах чужой души, выслушивать доводы, противоположные ее твердой позиции; тех, кто поступал неугодно, она просто отлучала, но тех, кто думал по-другому – использовала в своих интересах. И поэтому желание открытости, честности со стороны Дракона поставило ее в очень неудобное положение.
Еще более некомфортно она почувствовала себя под настойчивым взглядом светлых глаз. Взгляд этот явно был не просьбой, но приказом – Таргариен повелевал повернуться и установить с ним вербальный контакт. Было в этом что-то от тона Визериса, но не такое деспотично-капризное, и Арианна впервые отчетливо ощутила разницу между Таргариеном и тем, кто не рос в этой фамилии. Вероятно, в то мгновение Эйгон был больше Грифом, чем Драконом. Как бы то ни было, ониксовые глаза принцессы повиновались – взгляд ее больше не блуждал по саду, но был направлен в лицо собеседника.
В следующее мгновение ей стало понятно, что игра эта была затеяна лишь для поддержания тона вечера: размеренного, ленивого, анти-политичного, и, в сущности, для одного лишь вопроса – того самого, который Эйгон задал ей мгновением позже.
- Было бы глупо не думать обо всех этих слухах, сплетнях и разговорах, - безапелляционно заявила принцесса на слишком уж легкомысленное, по ее мнению, рассуждение Эйгона. Ей было отчетливо ясно, что принцу не хочется ни с чем считаться – его судьба должна зависеть лишь от него самого. И несколько лет назад она была такой же, возможно, до сих пор осталась, упрямой, жесткой, привыкшей добиваться всего своей силой и властью, не идущей на компромиссы, не слушающей все эти сплетни и пустые разговоры. Но, к счастью, ей довелось оказаться в реальном мире, где пустой треп мог сбить корону с головы, и она со временем, хоть и нехотя, научилась признавать ценность других людей. Ценность внешнюю – разумеется, для нее они были никем, пылью; они не стоили ни трудов, ни доверия, ни обещаний, но они могли существенно перевесить чашу весов, поэтому каждый язык, способный говорить, принцесса предпочитала иметь на своей стороне. Ее научили понимать ценность слова и смирять гордыню правдивого правителя, которому слова должны быть нестрашны, и теперь она могла бы позволить порочащим ее губам коснуться ее ладони, чтобы свою скверну они изливали на других. Она научилась понимать, что даже ничего не значащие слова и мелкие люди с их грязными ртами могут влиять на судьбы королей. – Мы с вами зависим от них, как Станнис Баратеон от своего флота, - добавила чуть мягче, чтобы принц не решил, что она собралась его чему-то учить. Хотя, может, следовало. Ей нравилась его бесконечная уверенность, нравилась гордыня, определяющая поведение, но вместе с тем в ее тоне чувствовалось недовольство этой гордостью, будто она опасалась, что гордыня станет определяющей советчицей. – Разве они не могут влиять на наши решения? Думая наоборот, мы просто не желаем признавать очевидное… Те, кто сейчас наши союзники, смотрят далеко вперед: они хотят, чтобы два великих дома в будущем были их должниками, называли их родителями своего союза. Они ждут свадьбы. – Арианна вдруг сделалась серьезной, какой Таргариен ее еще не видел: за обедом она была легкомысленно-кокетливой, в начале вечера – расслабленно-очаровательной, сейчас она была политиком, решающим свою судьбу, и женщиной, борющейся с ней. – И если вы, Ваше Высочество, действительно тот, за кого себя выдаете, и если цели Ваши таковы, какими они представляются мне, и если мы с Вами можем выиграть эту войну всего лишь объединив усилия, я не вижу причин обманывать их ожидания. – Наверняка, не о такой принцессе мечтают принцы: хваткой, цепкой, где-то даже жесткой реалистке, говорящей о браке, как о выгодном союзе. Обыкновенно, это дело королей – заключать подобные союзы. Принцессе подобает улыбаться, очаровывать супруга приятными разговорами. Но, увы, будущее Арианны, ее страны, даже железного трона, возможно, зависело только от нее самой.
Эйгон задумал честную игру очень вовремя: ей было невыгодно обманывать его сейчас, поэтому она сказала правду. Сказала так, как видела, не боясь оскорбить его сомнениями в его происхождении и отсутствием хотя бы намека на романтику. Но было все-таки что-то намешано в этом ночном воздухе. Что-то помимо ее жесткой честности женщины, загнанной в угол, политика, предчувствующего важную сделку. Что-то пьянящее, пожалуй, не только в воздухе, но даже в самой беспринципной откровенности. Это что-то делало доверие соблазнительным бонусом, как гроздья винограда, свисающие с ближайшего куста. И Арианне, жадной до новых ощущений, хотелось это доверие пощупать, поиграться с ним. И, застигнутая этой идеей, она заставила политика исчезнуть, оставив только принцессу, какой она была несколько минут назад, чарующую, непредсказуемую девушку в ночи, которую никто не смеет заставлять против ее желания и принуждать к чему-то.
- Но они всего лишь люди, не короли, - продолжила она прежде, чем Дракон успел отреагировать на первую часть ее умозаключений. Продолжила, одарив его взглядом до того проникновенным, что даже неприличным. Не в Дорне, разумеется, но во всем остальном Вестеросе – точно. - И они не будут править ни страной, ни чужими судьбами, если им не позволить, - интригующе усмехнулась, подтягивая уже босые ноги к себе, на скамейку. Предупреждающе блеснула глазами – надо же оставить хоть один шанс на спасение. - Мы, с другой стороны… - Во время ярковыраженной паузы перевернулась, перенесла вес на коленки, облокотилась на ладони – оказалась на четвереньках ленивой пустынной кошкой. - Если вдруг нам взбредет в голову сделать все по-своему… - Излюбленным способом животных (единственно доступным им способом, надо заметить) переместилась с дальнего конца скамьи ближе к собеседнику. – Кто решит спорить с законными наследниками Железного трона и престола Дорна? – Формально, пока отец не объявил свои планы на Квентина, я наследница трона, и черта с два я его отдам.
Была ли она близко? Может. Была ли слишком близко? Определенно да. Собиралась ли продолжать то, что затеяла? Разумеется, нет – просто провокация. Хотя, с Арианной никогда нельзя говорить наверняка. Как она и сказала: если наследнице Дорна что-то взбредет в голову… Если наследнице Дорна что-то взбрело в голову, то остановить ее самое время, потому что правда уже была озвучена, а смоляные глаза Мартелл начали приобретать тот особенный блеск, что сулит то ли мучения, то ли удовольствия, но полное отсутствие осторожности – это точно.

Бесцельность существования – единственная причина для Арианны ненавидеть окружающий мир. Отсутствие цели – величайшее из преступлений. Если бы она могла, она бы придумала желаемое каждому, как в детстве, когда раздавала всем приказания; даже тогда в ее жизни была цель – быть принцессой, а где цель, там смысл. Но она выросла, и теперь желала добиться того, что итак было ее по-праву – дорнийский трон. Принцесса должна была двигаться вперед, должна была эволюционировать, должна была в конечном итоге стать королевой, иначе какой смысл? Ее цель, казалось ей, была самой логичной, самой правильной из всех – вся ее жизнь шла и сводилась к этому, а потому Арианна была готова следовать своей игре ровно дот тех пор, пока она вела к достижению цели. И с играми других точно так же: пока они могли быть полезны, пока перекликались с ее стремлениями.
Поэтому бесцельно Арианна ничего не делала, и даже потакая собственным желаниям, она все равно равнялась на свои ориентиры. Провокации ради провокаций были неинтересны – она провоцировала, чтобы понять суть. И с Эйгоном было то же самое: несколько минут назад она была готова играть с мальчиком в игры, потом решила быть честной с Драконом, секундой позже поддалась обаянию Таргариенов, а через мгновение – навязала свое. Вся эта мимолетность, меняющиеся настроения, чередующиеся желания были элементами игры, и это было понятно даже совершенно непосвященному наблюдателю, и не заметить этого наследник железного трона, конечно, не мог. Арианна и на секунду не собиралась предполагать, что он ей верит, но делала все для того, чтобы ему чертовски хотелось.
И вместе с тем, продолжая и развивая их маленькую глупую игру, следовала своим целям: где-то на поверхности всего этого действа лежал первый смысл – прощупывание почвы. Слой под названием «что представляет из себя этот Дракон?» То, как он реагирует на каждое ее слово, или движение, или эмоцию. То, как он пытается перехватить инициативу. То, как поддерживает темп – сможет ли? Все это было проверкой, обоюдоострой, ни на мгновение не скрывающей своих истинных целей. Готов ли он поддаться, чтобы выиграть у нее? Готов ли пойти на уступки, чтобы получить желаемое? Или вдруг окажется сильнее, чем она?
Но подо всей этой наглядностью было то, отсутствие чего стоило предполагать с самого начала. Кажется, все они взяли за правило, что если есть игра, то честности нет. Арианна же, с самого детства подвластная желаниям, всю жизнь училась употреблять их себе во благо, и научилась признаваться себе в самых больших своих грехах, не прятаться и не преодолевать, но произносить вслух, хотя бы как часть игры… Поэтому каждое ее движение, каждое слово, не подвластное общей цели, все же было подвластно мимолетным порывам души, вероятно. Не желай она того, ничего бы не произошло, и на то, что Арианна организовала их игру именно так, тоже была причина – желание конкретики. Висящая в воздухе абстрактность ее не устраивала, и принцесса проверяла Дракона теперь относительно себя – кем бы он мог быть применительно к ней? Никакой союз, пусть даже самый продажный и политизированный, не мог родиться без ее на то согласия, без ее желания, и своими действиями, кажущимися такими неправдоподобными, но на самом деле чертовски честными и единственно возможными в сущности, девушка решила немного тормознуть их игру, пусть и казалось, что она мчится в ритме небывалом. Новичку было бы впору запутаться во всех этих слоях, во всех этих смыслах, в кажущемся и реальном, но если бы все было просто, игра не была бы такой увлекательной, разве нет? Но она добилась того, чего хотела: максимального торможения. Когда шепот Эйгона прошелестел недалеко от ее уха, мир максимально замедлился, обозначив точку отсчета, нулевой меридиан: либо начало, либо провал. Им стоило решить здесь и сейчас, что им выгодно, что им желаемо, что им ценно, а что для них лишнее. И, вероятно, оба решали. Те несколько ценных мгновений принцесса ощущала себя средоточием мира: чувство, когда все в твоих руках, чувство, когда ты хозяйка судьбы, чувство непомерной ответственности, чувство ужасной невнятности, блуждание в темноте, выбор наугад, вместе с тем предельно обостренная логика, все «за» и «против», собранные вместе.
Есть вещи, от которых невозможно отречься; есть ошибки, которые стоят и трона, и жизни; есть грехи, которые не замолить; есть цель и есть желание. Но есть и момент, в котором ошибок можно избежать; есть момент, в котором грехи отпускаются высшей силой; есть момент, в котором цель и желания совпадают – тот момент, когда игра близится к концу и приносит результаты.

Медленно, нехотя, лениво-истомлено принцесса поворачивает голову, совсем чуть-чуть, чтобы быть полностью лицом к собеседнику, чтобы видеть по-настоящему. И в момент, когда принимает решение, мир набирает свои прежние обороты. Без страха перед грядущим, не молясь за будущие ошибки, Арианна переносит вес на руки, подается вперед, буквально падает на драконьего принца, пробуя его собственные решения на вкус – целует она его совсем не так, как в первый раз надо бы целовать. И очень коротко, но достаточно для того, чтобы все понять. Ей достаточно, во всяком случае. Возвращается на коленки, снова на почву под ногами, но все еще слишком близко, и смотрит так внимательно, как никогда не смотрела.
- Скажи мне, кто ты? – Тихим, липким голосом требует принцесса. Что он ответит ей на это раз?