[AVA]http://1.fwcdn.pl/ph/13/11/1311/331337.2.jpg[/AVA][NIC]Marcus Vinicius[/NIC][STA]vitam aeternam[/STA]Пожар, бушевавший в Риме, достиг уже и предместий, и не осталось камня на камне ни на том, ни на этом берегу Тибра, и самое упоминание о Риме, казалось, исчезло или скоро исчезнет. Уже и нечего пожрать огню, и пожар постепенно сходит на нет, можно даже при желании разглядеть беснующуюся на Эсквилине толпу - без крова, без семьи, без надежды, эти люди готовы разорвать каждого, кто подвернется под руку, а молодой патриций, как назло, никак не может отыскать себе коня.
Людское море переполняет оставшееся пространство между Эсквилином и Виминалом, выходит из берегов, скоро и стены не выдержат, и тогда... Виниций содрогается, только представив, что будет, если. Ему страшно, о да, страшно, но не за себя он страшится, хоть бы и оставшимся за Тибром не грозит быть раздавленными неистовствующей толпой. Он хочет идти, бежать, и не может, словно бы кто-то поддерживает его под руки, почти задохнувшегося в дыму, или вовсе несет, только вместо привычной тесноты лектики над ним, и вокруг него, и в нем самом - низкое серое небо, жирное от дыма, прогорклое от слез.
- Пустите, - Виниций не узнает собственного голоса, надсадный кашель снова складывает его пополам, - я сам пойду, сам.
- Тебе, господин, сам Гадес теперь не страшен, - голос ему знаком, и шаркающая походка знакома, Виниций осматривается, пытаясь отыскать в разрозненной людской толпе, без дороги идущей к берегу Тибра, нечто для себя привычное, - раз уж тебе повезло выбраться живым из этого проклятого места. Несчастье, несчастье, клянусь Поллуксом и Геркулесом, несчастные люди!
- Хилон, - молодой трибун наконец узнает, велит несущим его остановиться, поднимает отяжелевшую голову, глядя перед собою, и видит перед собою грека. - Что там?
- В городе еще пожар, господин, но, благодарение Христу и всем богам, сюда огонь еще не успел добраться. Эти несчастные надеются спастись на острове Тиберина, только остров уже, боюсь, верхом полон, а я тебя, Осирис, отведу туда, где найдешь то, что ищешь, - трясущимися руками грек протягивает Виницию порядком запыленную и закопченную тунику, и Виниций надевает ее на себя, бледный, окровавленный, страшный.
- Что же тебе, царь имперский, не остаться было в Анции, - причитает грек, подставляя плечо, чтобы Виниций мог опереться, - а если бы, не приведи Христос, не смогли бы тебя спасти, что я, несчастный, сказал бы той Изиде, что уж выплакала по тебе все глаза?
- Видел ее? - Виниций перебивает нетерпеливо.
- Видел, видел, Осирис, так же, как тебя сейчас вижу. Еще накануне ушли они в Остриан, все ушли, и Лин, и Главк с Урсом, и божественную Лигию забрали. Можешь быть спокоен, там с ними ничего худого не случится, а сейчас и я тебя к ним отведу, если на то будет твоя, персидский царь, воля.
- Хорошо, - Виниций опускается на колени, черпает горстью из реки; вода пополам с сажей и пеплом жажды не утоляет, да и грязь по лицу скорее размазывает, нежели смывает.

Шли долго. Солнце, если вообще возможно было его разглядеть за низкими облаками и густыми клубами дыма, уже начало клониться к закату, когда Хилон, кончив наконец натужно кряхтеть у него за спиною, положил руку ему на плечо:
- Пришли, господин. Теперь сюда, направо и вниз. Береги голову, здесь, клянусь Ахиллом, и шею можно свернуть.
- Ты разве не пойдешь со мною? - настораживается Виниций.
- Там, царь имперский, тесно и без меня, сам увидишь.
- Благодарю тебя, - Виницию кажется, что он уже слышит голоса, и только сильнейшим усилием воли не срывается он с места, чтобы немедля спуститься, - благодарю.
- Твоей благодарности, о Осирис, мне, ничтожному, вовек не унести, да и чем же я тебе отплачу, колосс милосердия, когда у меня одна только философия и свежая дыра в плаще? Однако же ты будь спокоен, однажды я тебя отыщу и возмещу тебе твою благодарность, стократно, тысячекратно, клянусь этим пылающим Римом.

[NIC]Marcus Vinicius[/NIC][STA]vitam aeternam[/STA][AVA]http://1.fwcdn.pl/ph/13/11/1311/331337.2.jpg[/AVA]Воздух в пещере влажный и тяжелый, Виницию, с его забитым дымом горлом и натруженной кашлем грудью, вовсе тяжко дышится, к тому же света здесь совсем нет по сравнению с ярко-алым пылающим Римом, и пробираться приходится едва ли не ощупью, то и дело натыкаясь на входящих и выходящих. К счастью, идущие перед ним догадались наконец затеплить маленький светильничек, и Виниций, придерживаясь одною рукой за земляную стену, идет вперед медленно, словно бы в полусне.
Виниций слышит разговоры, но не может разобрать слов, потом разговоры умолкают, и пещеру наполняет тихое, спокойное пение. Он и раньше слышал это пение, вся только разница в том, что сейчас, здесь, в голосах слышно больше надежды - и тем большее охватывает его отчаяние. Что только думают себе эти люди, у них ведь одна надежда осталась - а у него и она, последняя, умирает, ведь среди разрозненной людской толпы, среди входящих и выходящих, среди сгрудившихся вокруг глиняных светильников Виниций не видит Лигии, хоть бы и вглядывался мучительно в каждое лицо. Глаза его красны, словно от слез, ноздри забиты пеплом, что только скажет Лигия, когда увидит его - если увидит? Виниций сворачивает вправо за несущими светильник, пламя постепенно издыхает, однако его глаза уже привыкли к темноте - и молодой патриций различает среди скучившихся у выхода людей апостола Петра.
- Отче, - Виниций прибавляет шагу, появление апостола словно силы в него вдохнуло, он отстраняет рукою идущих впереди и приближается к апостолу; Симон, сын Ионы, зовущий себя Петром, серебряный старец в траченной молью хламиде, с обожженной раскаленным римским воздухом бородой - такой покой и такую уверенность тот источает, что в горле щемит и невольно хочется плакать. - Я искал тебя, отче, успокой меня, утешь меня.
Нужно было настоять на том, чтобы грек с ним спустился, раз уж он видел, куда ушли все христиане, а с ними и Лигия, то и саму Лигию помог бы ему найти, но грек наверняка уже переправился через Тибр и прячется теперь где-нибудь, ожидая, не понадобятся ли кому его услуги. Нужно было настоять, и Виниций ощущает словно бы укол чего-то, граничащего с досадой - нужно было настоять, а лучше сразу убить его, сразу, как только показал ему дом Лина. Он не убил его и теперь о том сожалеет, а не убил только потому, что счел недостойным убивать на пороге дома, в котором, как оказалось доподлинно, собралась целая христианская община. Убивать на глазах у общины Виниций отчего-то не мог себе позволить, хотя бы и пытался не так давно устроить обратное.
Люди собираются кругом апостола, молодая женщина подходит к нему и опускается на колени, целуя край его плаща; покрывало спадает у нее с головы, волосы ее темны, и Виниций стремительно опускается с нею рядом, надеясь распознать в ней Лигию, но это не Лигия, и молодой патриций садится прямо на землю, чувствуя, как последняя надежда покидает его.
- Я искал ее, отче. Успокой меня, скажи, что она жива, скажи, что она здесь - успокой меня, иначе сам наложу на себя руки, если она погибла на пожаре, ибо не могу, не могу найти в себе силы жить без нее, - Виниций даже не думал до того, что Лигия действительно могла погибнуть, а вот подумал, и дрожь пробегает по его телу, стоит только представить. Дом Лина сгорел, и сам он, Виниций, там же едва не погиб, но разве же допустит его, Петра, Христос, чтобы и Лигия... Виницию страшно, он поднимает лицо, чтобы лучше видеть апостола, он слишком ослабел, чтобы устоять на ногах - но как же страшно, как же хочется и не хочется услышать ответ.

[AVA]http://1.fwcdn.pl/ph/13/11/1311/331337.2.jpg[/AVA][NIC]Marcus Vinicius[/NIC][STA]vitam aeternam[/STA]Петр говорит, и каждое его слово отзывается внутри молодого патриция неслыханным прежде облегчением. Жива! Выходит, грек не солгал, хотя и мог, ведь мог же, если бы только эта ложь обернулась для него очередной выгодой. Но если Виниций не поверил греку, то Петру - не может не поверить, и весть эта словно наполняет его силой, отрывая от земли, придавая все больше крепости ногам. Жива. Жива... Господи.
Виниций набрасывает на плечи кем-то протянутый плащ, спешит догнать уже ушедшего вперед апостола, краем капюшона на ходу утирая едкий пот с лица. Апостол словно бы нарочно, Виницию так кажется, идет быстрее, и молодой патриций прибавляет шагу, отчаянно стараясь не потерять того из виду, иначе, - он это знает, понимает это, - если они разойдутся хотя бы на шаг, на полшага, он ни за что не отыщет Лигию здесь один.
Один ли?

Отсюда, из-под земли, вовсе не слышно происходящего в Риме, только изредка наползает тяжелый прогорклый дым и стелется по земле, и сидящие на земле, под стенами, у самого выхода, встают, прикрывая рот руками и тряпками. Виниций наконец добирается до выхода, низкая рукотворная притолока врезается ему в лоб - забыл, как предупреждал еще Хилон, наклонить голову, однако это довольно скоро отрезвляет его, а тем временем идущий впереди апостол сворачивает уверенно, словно бы этой самой дорогой ходил не несколько раз, а по меньшей мере лет тысячу.
Виниций нашаривает на поясе кожаную флягу, что грек успел ему всучить, пока шли; на дне фляги что-то еще плещется, и молодой патриций прикладывает посудину к губам. Нечто цепкое, с когтями, хватает его за руку, Виниций отдергивает руку, сбрасывает с головы капюшон - сидящий на земле мужчина, болезненно тощий, с безумными, отчаянными глазами, смотрит, словно на величайшую из всех утраченных сегодня ценностей, на плоскую кожаную флягу в его руке, смотрит и не произносит ни слова, точно побитый пес, только изредка косится на свои руки, якобы укоряя обе разом, что не смогли, не послушались веления разума и повели себя, точно живущие отдельно от разума дикие твари.
- Держи, - Виниций расстегивает пояс с флягой; любой другой, хоть бы и его собственный раб, кинулся бы целовать ему ноги немедля, этот же прикрывает глаза и что-то произносит, Виниций уже не слышит, что - апостол успел уйти далеко, и приходится приложить все силы, чтобы догнать его.

Он молод и силен, Виниций, но отчего-то не может догнать старика, на его-то кривых старческих ногах - должно быть, все дело в том, что апостол знает дорогу, а он нет? Или, быть может, он не только дорогу плохо знает, быть может, он плохо знает... все?
- Подожди, - в груди отчаянно не хватает воздуха, но, стоит ему остановиться, чтобы немного передохнуть, сердце начинает биться сильнее, стократно, тысячекратно. - Нет, идем.
О, как горячо он молился, нахлестывая коня по пути в Рим, как горячо он молился сразу всем богам, чтобы те сжалились, чтобы сделали что-нибудь, чтобы этот пожар оказался чьей-то злой шуткой - а достигнув наконец города, загнав по пути трех коней едва ли не до смерти, вовсе позабыл все свои молитвы, повторяя одно только - "Христос". И то, что Лигия, его Лигия жива и, похоже, невредима - это Он сделал, это Он, Христос, сделал для него, для Марка Виниция. Сделал бы это любой другой римский бог - Виниций знал бы, как поступить, как отблагодарить того бога, но Христа? Как должен он благодарить за это Христа? Пожалуй, один только Петр знает ответ.
Апостол скрывается за низкой, почти вросшей в землю дверью, и Виниций, согнувшись в три погибели, входит за ним.

[NIC]Marcus Vinicius[/NIC][STA]vitam aeternam[/STA][AVA]http://1.fwcdn.pl/ph/13/11/1311/331337.2.jpg[/AVA] - Марк! - Лигия бросается к нему, и он заключает ее в объятия, и ее голова на его плече - нечто настолько правдивое, что сложно поверить в то, чтобы это могло быть правдой. В то, чтобы это могло быть с ним.
Нужно было целый Рим отдать на заклание, это ее, Лигии, страшный Христос потребовал столь колоссального жертвенного костра, чтобы он, Виниций, снова смог обнять ее и прижать к груди.
Положи голову мне на грудь и закрой глаза.
Но ведь не может быть настолько мстительным то божество, которое чтит Лигия, не может, хотя бы потому, что это ее божество - Христос не спас город, Христос никого не спас из тех, кто погиб в пламени, из тех, кто руки на себя наложил в отчаянии, наблюдая, как гибнет то, что все эти люди любили, но Лигию, его Лигию Христос спас и сохранил для него.
Просила ли она так же, как он просил, чтобы Христос и его спас?
А разве мог бы Христос его спасти?
Виниций не верит в богов, ни в одного, пожалуй, бога не верит, хоть бы и не скупился на жертвы всякий раз, когда ему было что-то нужно, но так живет целый Рим, ничего в том нет удивительного и ничего предосудительного - а верить в Христа отчего-то оказывается предосудительно, иначе ни Петр, ни Павел из Тарса, ни вон Лигия не скрывались бы, точно звери, в катакомбах, боясь быть обнаруженными. У Виниция сердце сжимается, стоит только подумать, какова все-таки несправедливость - и что-то он должен сделать, он чувствует это, должен сделать ради нее, ради их Христа, ради благодарности за то, что Лигия жива и что он может ее обнять.
Ради - их? - Христа?
Карины теперь - одно бушующее море огня, его дом сгорел, нет больше его очага, у которого Виниций когда-то клялся усадить Лигию, хоть бы и силой - где она сядет теперь? Зерно Деметры не прорастет на пепелище, остается только тот пока еще слабый огонь, который когда-то вручил ему старый апостол. Слабый, слабый, он пока еще едва дышит, но разрастается и становится сильнее с каждым ударом ее сердца под его рукой.

Больной Лин кряхтит и ворочается на ложе, и Урс срывается с места, чтобы поспешно выйти из дому, наверняка за водой - Виниций словно прозревает, глазам его все еще больно глядеть на свет из-под опаленных ресниц, однако кое-что становится видно ему, словно бы обретает он способность видеть сквозь стены.
Эти люди даже больного Лина вынесли из дому и притащили сюда, тот еще наверняка сопротивлялся, понимая, что только задерживает их, охваченных ужасом перед надвигающимся пожаром, эти люди не бросили ни старых, ни больных, ни беспомощных - а что видел он в Риме, пробираясь сквозь тесно набившую и без того узкие улицы толпу? Виниций словно бы и сейчас видит - дети отбиваются от матерей, старухи, не в силах дальше бежать, падают на колени, и их втирает в грязь под ногами обезумевшая толпа. Раненые корчатся на мостовой, крича из последних сил, умоляя о помощи, а беснующиеся люди тем временем едва ли не в клочья рвут и его самого, Виниция, и коня под ним. Сердце у него сжимается, в горле становится тесно, и больно дышать - боги отвернулись от них, боги отвернулись от Рима, или это Рим чем-то разгневал богов? И один только бог, единственный и один, когда сам он, Виниций, умирал от отчаяния и страха, подал руку ему и велел идти за ним. Или это был Петр апостол?

- Я должен... мне нужно отблагодарить, - молодой трибун разворачивается лицом к апостолу, Лигия же не отпускает его руки и стоит так у него за спиною. - Тебя. Его. Скажи Ему. Скажи, что я благодарен. Скажи, что ныне и впредь я - Его. За то, что Он сделал...