Когда служанка вернулась в покои Винафрид с водой, комнаты были уже пусты. Словно сбегая от миловидной девчушки, леди Мандерли ускользнула тайком, никому ничего не сказав – миниатюра бунта, надуманного и игривого. В детстве Винафрид сваливала в кучу теплые шкуры и одеяла, чтобы создать ощущение тайного побега, а матушка и септа ее потом за это отчитывали.

Сегодня ей не было нужды делать вид. Взрослая, едва не хозяйка родного дома, она делала то, что желала нужным – по крайней мере, в своих комнатах. Едва ли кто-то посмеет упрекнуть ее в желании переговорить с сестрой. Кроме пресловутых матушки и септы, конечно, чьи слова Винафрид давно наловчилась пропускать мимо ушей.

Босыми пятками по каменной лестнице – холодно. Ежится, запахивает на груди не завязанное теплое платье, которое догадалась накинуть на плечи в самый последний момент.

Вихрем врывается Винафрид в покои сестры, ловит на себе взгляд ее служанки, что как раз пыталась распустить и расчесать непослушную зеленую косу. Глазами указывает на дверь и коротко улыбается, одними губами. Став за спиной Виллы, девушка касается сухих, едва живых волос, ослабляет вязь мелких косичек, прежде чем взяться за гребень. Впервые увидев их такими, Винафрид не удержалась от слов дома железнорожденных, да и теперь с трудом мирилась с этим ужасным решением Виллы.

Сестры молчат, а гребень в руках Вины скользит вдоль волос. Непослушные, они то и дело путаются, цепляются, но ловкие девичьи пальцы не оставляют ни шанса непокорным, как и сама Вилла, волнам.

– Я думала, матушку заберет Неведомый, когда она увидит твои волосы, – с улыбкой вспоминает Винфрид, мягким, настойчивым жестом прося сестру опустить голову, чтобы добраться до корней у основания шеи, где по-прежнему видно несколько русых прядей. – А септа, я слышала, хотела высечь тебя, но дедушка не позволил.

Тогда сама Винафрид была в не меньшем ужасе, но деда поблагодарила. С септы Метес сталось бы довести желание наказать непослушную воспитанницу до логического завершения.

– И все думали, что ты скоро одумаешься. Ты умеешь удивлять, сестренка, – заключила она, и уже не вполне точно: о волосах речь, или о решении Виллы сопровождать дорнийцев завтра. Оно, решение, конечно, тревожило старшую Мандерли куда больше.

О, Вилла не была бы сама собой, не пройдись она извечной колкостью по возрасту. Винафрид уже восемнадцать, и она до сих пор не замужем, тогда как иные леди в этом возрасте уже нянчат детей – а кто и вовсе двух. Злые языки, вне всяких сомнений, поговаривали о старшей Мандерли дурное, обвиняя ее кто в уродстве, кто в проклятии Неведомого, но это имело ничтожно мало веса в вопросе ее замужества – заботило это лишь матушку. Винафрид же не сомневалась: у дедушки было немало предложений и вариантов, и тот факт, что леди Мандерли до сих пор не укрыта плащом чуждых ей цветов, означает лишь то, что на ее будущее у лорда Вимана более значительные планы.

Тянет гребнем чуть сильнее, не больно, но ощутимо дергая зеленую копну на себя. Привлечь внимание, осадить – но не причинить боли. По крайней мере, не специально. И тут же прижимается губами к макушке сестры, обхватывает руками за плечи. Волосы Виллы едва уловимо пахнут дымом, и старшей Мандерли остается только гадать, где провела вечер младшая.

Все она понимает – эта Вилла. Делает вид, что не слышит и не видит, что не знает и не думает, но Винафрид точно знает – более живой и острый ум в Белой Гавани тяжело сыскать. Вилла унаследовала проницательность деда и умело совмещала ее с поистине детской непосредственностью, удивительным образом сохранившейся в ней – в ее-то годы!

– Дорнийцы, – коротко поясняет Винафрид. Легко толкается о плечи сестры, выпрямляясь и вновь принимаясь за гребень. Трудов тут – до самого рассвета, да и Вин не торопится, делая все деликатно и мягко, нарочно растягивая время, которое сможет провести с Виллой. – Они... странные.

Троица, всколыхнувшая серую действительность, занимала все мысли Винафрид. Или, вернее, почти все – кроме тех, кто присвоил себе дерзкий моряк из Приветной Бухты. Загорелые, летние, прямые – как стрелы, устремившиеся к солнцу, – они привлекали взгляд, были похожи на уже знакомых людей и не похожи ни на кого другого в то же время. Отличались они и в разрезе глаз, и в манере речи, и даже в простейших жестах, но пытаясь охватить образ каждого гостя в целом, Винафрид не могла не признать: они те же люди, что и те, кто окружал их с сестрой всю их жизнь.

– Элия чем-то похожа на тебя, – назвать Сэнд леди она, быть может, и смогла бы, но столь неусидчивой, неспокойной показалась гостья, что Винафрид невольно представила, как Вилла и Элия наперегонки пересекают Замковую Лестницу, – и настолько ловко вписалась леди Сэнд в эту сцену, что Мандерли не сомневалась: при первой же возможности обе девицы сбегут из Нового замка навстречу совместным приключениям. И это тоже тревожило. – Она понравилась тебе?

– Твоими молитвами они с Метес без дела не останутся, – отшучивается Винафрид в ответ, выдыхает тяжело и отпускает корни вновь всклокоченных волос. Вилла уже не маленькая, а вертится как дитя. Некоторое время мягко массирует голову – по себе знает, как болезненно тянет кожу после целого дня с хитросплетенной косой, а потом пытается вновь причесать непоседу.

Куда уж там! Сестру точно Неведомый за пояс укусил, и Винафрид еле держится, чтобы не дернуть зеленую гриву еще раз.

Шпилька ее, впрочем, была по большей части несправедлива: Винафрид улыбалась как никогда в жизни, и всем своим видом стремилась сгладить впечатление, производимое хмурой, недовольной Леоной и столь же строгой септой. С таким лицом только палачу свою жертву принимать, но никак не леди – своих гостей.

– По крайней мере, они не черные, – подводит итог Винафрид, хихикая так же озорно, как Вилла чуть раньше. Каких только слухов не ходило о дорнийцах – одни других безумней и удивительней. Одна из служанок в присутствии сестер поделилась сплетней о людях, чья кожа черна как копоть, а зубы – белы как жемчуг. Винафрид тяжело было поверить, что на свете существуют такие чудища, но на всякий случай она опасалась – и даже обрадовалась, увидев гостей из Дорна своими глазами.

– Как думаешь, у них действительно девочки могут наследовать вперед мальчиков? – Укладывая последнюю прядь в простую косу, Винафрид ловко перевязала ее лентой, а мысли ее заполонил прибывший с дорнийками Джулиан Кворгил. Красивый, статный мужчина, он держался будто бы чуть позади, а Сэнд – бастарда! – и Сантагар представили раньше него. Это было удивительно настолько, что Мандрели долго не могла понять, на ком же ей остановить свое внимание, за кого же зацепиться в своем желании узнать больше о планах гостей.

Отпустив уложенную, наконец, зеленую косу, Винафрид обошла кругом и села ближе к камину – босые ноги все же ощутимо промерзли. Перекинув длинные волосы через плечо, она принялась заплетаться сама. После борьбы с соломой Виллы свои кажутся ласковым шелком.

– Кворгил. Не похоже, чтобы он что-то решал, – делится она тревогой с сестрой. – Может быть, это только первые? А позже прибудет кто-то, кто на самом деле...

Это было бы логично и понятно, это бы смущало Винафрид не так сильно, как мысль, что в действительности напрямую принимает решения женщина – и, главное, что этим решениям подчиняются. Мандерли казалось, что даже Королева не имеет такой власти – а Сильва даже не Мартелл, не принцесса.

Ей тоже было грустно думать об этом. Конечно, наследником будет ее сын, а не муж, но пока сын вырастет, пока скончается будущий супруг... И от этого тоже было как-то не по себе – загодя планировать смерть мужчины, которого в ее жизни еще не появилось. Надежда была лишь одна: что дед переживет ее мужа, но с каждым летом лорд Минога становился все гуще и больше, и Винафрид не знала, к чему это приведет. Дай Семеро, чтобы дедушка прожил хотя бы как Старый Фрей.

– Не стоит, – отмахивается она от идеи узнать побольше о Кворгиле. Дед не отдаст ее за южанина, подчиняющегося Сэнд, – да и знать, вероятно, он может не слишком многое. – Зачем мне муж, уступающий по важности бастарду? – Смешливо и чуть высокомерно произносит Винафрид. Впрочем, могло быть и наоборот – все произошедшее в Чертоге могло оказаться лишь красиво сыгранным представлением с целью запутать хозяев Белой Гавани, и если так – то Вилле лучше держаться от Кворгила подальше. Благо, она и сама не проявляла особого интереса.

Ловкие пальцы доплетают косу, и Винафрид поднимается с места, шагает возле камина мягко и изящно – матушка с септой так не учили. Леди Леона вообще мало каким женским премудростям научила дочерей – молиться и блюсти целомудрие, не более. Винафрид тайком подсматривала за приезжими леди-гостями, за служанками, даже за портовыми девками, и сама не знала, кого ей следовало бы взять в пример, как найти золотую середину между сдержанной степенностью первых и невообразимому притяжению последних. Леди Сильва казалась в этом идеальной, и Винафрид пыталась повторить ее походку, неторопливо и плавно вытягивая каждый шажок.

Обе Мандерли погружены в собственные мысли, и какое-то время в комнате слышно лишь потрескивание огня и шорох простыней – это Вилла тянется в своей постели. Винафрид же, думая о старшей из гостий, совсем теряет чувство реальности, и оттого тонкий голосок сестры кажется ей не таким уж и веселым, а предложение – совершенно серьезным. Винафрид замирает – сколь привычной ни была бы прямолинейность Виллы, младшая всегда найдет, как поразить всех чуточку сильнее.

– Твоя правда, – немного нервно смеется она. Идея сестры, дикая по своей сути, находит в душе настолько сильный отклик, что Винафрид не сразу может справиться с эмоциями. Даже говорить о таком преступно – даже в личных покоях! – а желать этого... О, Семеро! Вилла накликает беду на них обеих одними только словами, безо всякого злого умысла.

Стать главой Дома, попрать все устои, вновь отличить Дом Мандерли не с лучшей его стороны, добившись главенства женщины в Белой Гавани и прилежащих территориях. Отклонить все предложения о женитьбе, и лишь через много лет и зим все же согласиться принять мужчину в своих покоях, дабы зачать наследника – или наследницу, чтобы окончательно добить северных лордов.

Интересно, позволил бы Молодой Волк девице стать во главе Дома? Какова оказалась бы цена такой привилегии и действительно ли смогла бы тогда Винафрид защитить Виллу?

Улыбка, сползшая с лица, выдает настроение: не шутка это для нее, отнюдь не шутка! Невольно младшая коснулась темы, о которой сама Винафрид помыслить боялась. Вдвоем оно не так страшно, и Мандерли торопливым шагом пересекает комнату, забираясь с ногами на кровать. В порыве эмоций она падает на мягкие шкуры, прячется в них. Обхватывает озябшими ладонями руку сестры и шепчет тихо-тихо, чтобы даже Боги не услышали ее крамольного признания:

– Я хотела бы этого, Вилла. Больше всего на свете.

Легкое развлечение, – говорит Вилла, и у Винафрид холодок бежит по спине от одной только мысли о том, где же это младшая могла набраться такого.. опыта. Легкое развлечение, – смеется Вилла, а Винафрид становится в самом деле страшно: вопреки всему не уберегла, не защитила.

Сжимает кулаки, поджимает губы – злится и на сестру, и на саму себя, но не произносит ни слова. Ей нужно время, чтобы взять себя в руки и примириться с новой мыслью. И – главное – понять, что ошибка сестры не делает из Виллы кого-то другого, кто меньше бы нуждался в понимании и тепле. Как бы то ни было, Винафрид сбережет этот секрет – так же, как сберегла бы Вилла ее собственный.

– Если дедушка узнает – сошлет к Молчаливым сестрам, – чуть наигранно улыбается она сестре. Ну или по меньшей мере будет долго ругаться и грозиться туда отправить потерявшую разум внучку. – И знаешь, я пока не готова к таким обетам, – тихо смеется она, меняя мимолетный и совершенно бессмысленный гнев на шутливую милость.

А чайки, бастарды и сестры – они всяко интереснее, чем бесконечная вереница мертвецов. Если Винафрид и хотела бы избавиться от досадной необходимости выходить замуж и дарить неизвестному лорду наследника, то явно не таким способом.

Старшая Мандерли закрывает глаза, благодарно кивает за те слова, ради которых она пришла сюда. Винафрид совсем не уверена, что Вилла сдержит свое обещание, но от самого его наличия на душе теплее и спокойнее.

– Знать бы, отчего их принц пожелал поддержать Молодого Волка, – едва слышно делится мыслью с сестрой. – Но едва ли кто-то из них знает. – А если и знает – скорее Семерым душу отдадут, чем скажут правду. – Если девицы начнут говорить о войне – это будет странно.

Когда Вилла отпускает успокоившуюся сестру, Винафрид перекатывается набок и теребит пальцами складки тканых одеял.

– Я уведу от них «легкое развлечение», – пожалуй, такое прозвище пристанет к лорду Кворгиллу как рыбный запах к горожанину Белой Гавани. И хотя отсутствие воина, несомненно, сделает прогулку безопаснее для Виллы, дорнийские леди по-прежнему полны тайн. – А ты узнай, владеют ли оружием их женщины.

Мандерли кутается в одну из пушистых шкур, а после – тянется рукой к плечу сестры, накрывая ладонью тонкую руку. Ей скорее хотелось бы прижать ее, такую маленькую и родную, к груди, но это было бы слишком грубо и навязчиво. Винафрид опускает ладонь ниже, переплетаясь пальцами с пальцами Виллы. Ей самой так спокойнее и вернее.

– Я буду рядом, – обещает она, легко сжимая ладонь.