Война не сумела еще дотянуть свои щупальца в самое сердце Речных земель – Риверран – но за последние дни тоска охватила весь замок и его обитателей. Горе сочилось изо всех щелей каменной кладки, вязкое, тяжелое, болезненно-нервное – казалось, только тронь, задень эту натянутую струну – и услышишь, прочувствуешь отчаяние во всех его тонах и полутонах. Горе выглядывало из каждого угла, поджидало на лестничных пролетах, в трапезных и просторных холлах и более всего – в личных покоях, где как никогда остро чувствовалось свое же одиночество и не удавалось отвлечься на окружающих тебя людей. Риверран не был процветающим центром срединных земель Вестероса, каким его представляла Дейси по рассказам матери в далекие детские годы. Он был угрюмым и молчаливым, он был донельзя, бесконечно усталым, разговоры не часто разбавляли собой гнетущую тишину коридоров, а смех, звучащий здесь и того реже, отдавал привкусом горечи на языке.

Столько смертей, и все – за пугающе короткий срок. Да, идет война, боевые действие по стране идут и сейчас, может, в эту самую минуту кто-то пронзает кого-то мечом или осыпает градом стрел; их собственное – очередное –  сражение не за горами. Да, мужчины гибнут на войне, но – не от болезни, обессиленные, измученные и лишенные рассудка, в собственной постели, не имея возможности хоть как повлиять на события. Или – кто знает – ускорить свое отхождения в мир иной, дабы избавить себя и родных от ужасных страданий, не прекращающихся ни при ярких лучах солнца, ни при тусклом свете луны.

На умирающего лорда Хостера Дейси смотрела с тщательно скрываемым страхом. Ничего не боялась она больше, чем подобной слабости, потери контроля над своим истощенным от долгой хвори телом, невозможности пошевелить рукой или поднять голову, трезво рассуждать несмотря ни на что, разговаривать, быть частью чего-то, просто жить, жить до последнего мгновения, до последней капли этого отмеренного богами океана времени-срока. Жить и чувствовать себя живым. Иногда ей казалось, что нет в мире ничего страшнее и несправедливее, чем смерть в собственной постели.

Да, идет война, и мужчины терпят лишения в долгих переходах, мужчины получают ранения, иногда непоправимые, мужчины умирают, получая почет и лавры победителей или же бесславную, безвестную гибель, оставаясь неузнанными безымянными телами на поле брани. Они умирают –  таковы правила, таковы законы войны. Гибнут солдаты, гибнут простые люди, гибнут высокие лорды, ведущие за собой подданных. Смерть – на пороге любого дома, ей нет дела, бедный ты или богатый, одинокий или же – четвертый сын четвертого сына, счастливый и гордый обладатель большой любящей семьи. Она просто забирает всех, когда подошел час, но когда он, этот час, подойдет, ведомо одним лишь богам. Мужчины умирают на войне. Гибнут воины и иногда – воительницы, копьеносицы, как говорят за Стеной, гибнут в сражениях, осадах и разведке. Но – не дети.

Дети не должны умирать. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Вот, что действительно несправедливо – гибель невинных, не-выросших, не-понимающих. Тех, кто не успел попробовать себя в деле, не успел выучить секреты природы, не успел насладиться в полной мере дарами земли на самых разных кусочках света, не познал волнующего душу прикосновения любимого человека и тепла маленькой детской ладошки в свой руке. Не успел, не успел, не успел. Бесконечно короткий срок!

Невыносимо тяжело, должно быть, жить со знанием подобного, с этими мыслями и воспоминаниями, терзающими душу и оставляющими на сердце не шрамы даже, а уродливые кровоточащие рубцы, готовые в любой момент раскрыться и напомнить о себе острой болью где-то в области груди и ненавистным першением в горле, верным предвестником пролитых и непролитых слез.

Дейси не позволяла себе раздумывать над тем, что тяготит ее короля, не смела поднимать в его присутствии темы, ставшие запретными согласно неким негласным правилам, появившимся как-то вдруг и предельно ясными для обеих сторон. Она никогда не заводила беседу о Винтерфелле и Старках; его семья столько выстрадала, но далеко не лучшей идей было бы напоминать об этом лишний раз хоть словом. Роббу нужна было поддержка, нужны были друзья, и приближенные откликнулись на это с готовностью, вот только у них были и другие предметы для обсуждений – не  столь тяжелые, не столь ранящие, и северяне делали все, чтобы их король снова почувствовал себя живым и уверенным в своих силах.

Но перед глазами неизменно был другой памятник скорби – Кейтилин Старк, смотревшая бездонным и, как казалось Дейси, пустым взглядом. Было так странно осознать в один момент, что у нее, этой женщины, которая прежде словно светилась изнутри – силой, железным стержнем, упорством и борьбой – за освобождение мужа ли, за справедливый суд или же за возвращение своих дочерей – ныне появились морщинки в углах потухших глаз, будто несгибаемая воля покинула ее вместе с теми кусочками души, которыми были прежде младшие ее сыновья. Женщина, леди, Дейси хотелось бы называть ее королевой – но даже явив на свет Робба Старка, Кейтилин не имела права на этот титул и оставалась прежде всего женой без мужа и матерью – без детей.

Дейси всегда тяготилась больными, которым не могла помочь, и несчастными, которых не могла утешить, но никогда она не смогла бы отказать Кейтилин Старк в том малом, что она сейчас могла для нее сделать – в визите. Поэтому девушка не раздумывая сменила кольчугу, с которой она так свыклась за последние месяцы, на простое платье из мягкой шерсти, добротное и аккуратное, и оставила волосы непокрытыми, убрав только передние пряди в тонкие косички и скрепив их на затылке. Так по-северному, так по-домашнему.

- Моя леди…

«Я сочувствую вашей утрате», «Я соболезную», «Мне так жаль» - эти отточенные веками фразы вежливости, злые, лишенные сострадания – разве могут эти слова сделать хоть что-то, помочь, вернуть утраченное? Нет, они лишь растравляют раны, напоминают лишний раз о пережитых потерях и вызывают новую боль. Любые слова становятся комом в горле после приветственного «моя леди», но и не сказать ничего – нельзя.

- Я поставила бы за них свечу в септе.

Не для порядка, а честно и с открытым сердцем – заканчивать предложение «если бы» не было нужды. Пусть Дейси и выросла под кровом Старых Богов, мать всегда учила ее с уважением относиться к верованиям других, а леди Старк, многие годы назад надев на себя плащ с лютоволком, приняла и существование древней религии северян, как бы она не относилась к ней прежде. Как и девы из дома Мормонт, Кейтилин была не из тех, кто навязывает свою точку зрения, что вызывало еще большее уважение в глазах окружающих.

Отредактировано Dacey Mormont (2014-07-30 17:13:14)

В каком-то смысле, Кейтилин Старк ее пугала. Казалось, будто ее душа говорит через эти уста откуда-то из другого, потустороннего мира, и все слова, чувства и эмоции, если последние и были вовсе, проходя через воображаемую завесу между мирами, стирались, искажались, выходили наружу холодными и пустыми. Они несли определенный смысл, необходимый для поддержания беседы и передачи своих мыслей другому человеку, но все же были пустыми, отчужденными, далекими, были лишены той невидимой и неслышимой составляющей,  которую люди осознавали, не будучи до конца уверенными в том, как это делают, и определяли понятиями «душа» или «сердце». Леди Кейтилин не говорила от сердца – ее сердце было мертво.

Она чувствовала ужасную неловкость в обществе леди Старк, такую же, как в обществе ее супруга когда-то очень давно, и вместе с тем совершенно другую. В обоих случаях речь шла о смерти, но тогда, когда лорд Эддард посетил их остров, речь шла о смерти с ее стороны, о смерти близкого и родного ей человека, и та смерть была обсуждена, рассмотрена и отложена – до поры до времени, или, быть может, навсегда – Эддард Старк уже не сможет совершить то, что должен был, даже явись Джорах прямиком в великий чертог Винтерфелла. Не сможет, потому что его больше нет.
Сейчас же, пусть буквально речь об этом не заходила, незримо смерть оставалась здесь, висела в воздухе, неясной тенью отражалась в потухших глазах когда-то, наверное, огненно-рыжей, а теперь тускло-медной женщины, смерть довлела над остальными темами и проскальзывала в интонациях, усталом повороте головы и опущенных уголках губ. Опущенных даже тогда, когда лицо изображало улыбку. В словах, которые Кейтилин Старк, возможно, не выбрала бы в другом случае. «Плакала» и «слезы» - как много это было от женщины, на плечах которой держался Север, тот самый чертог Винтерфелла и даже Зимний городок – везде нужна была ласковая, но сильная рука хозяйки; женщины, которая, несмотря ни на что, должна была оставаться опорой для короля – ведь она его мать, и ничто и никогда не сможет изменить этого факта; в конце концов, первой леди их самопровозглашенного Королевства Севера и Трезубца, не нового – скорее, хорошо забытого старого. Первой – оттого, что скромная, сияющая и безвозвратно юная Рослин уже не ходила по это же земле среди них.

Дейси не знала, как ей реагировать и что отвечать, и стоит ли вообще говорить сейчас хоть что-то. Она не понимала, к чему эта минута откровенности со стороны леди Кейтилин, ведь они не были близки, практически не были знакомы – представлены, разумеется, но еще, кажется, ни разу не общались наедине. Она подумала было, что этой уставшей опечаленной женщине просто нужно было выговориться – и внимала, смущенная и, в какой-то мере, удивленная тем, что выбор пал на нее. Но слушала и молчала.
Ей польстило бы внимание Кейтилин Старк – при других обстоятельствах, она восхищалась этой женщиной, ее выдержкой и стойкостью. Все слышали, что, когда второй сын Старков лежал в беспамятстве после того злополучного падения, на него было совершено покушение, и Кейтилин не побоялась стать единственной преградой между убийцей и мальчиком; Дейси не знала, вероятно, так поступила бы любая мать, но это не умаляло поступок леди Старк в ее глазах, ведь инстинкт самосохранения был заложен природой в каждом, а на свете существовали и ужасные родители, значит, этот инстинкт был сильнее любви к потомству, но Кейтилин не побоялась с голыми руками подняться против вооруженного наемника, не умеющая сражаться в том понимании, что это слово значило для Дейси. Она была одной из самых храбрых женщин, которых Дейси когда-либо знала – пусть и по большей части – понаслышке. Да, возможность отужинать с ней очень бы порадовало старшую из сестер Мормонт – в другое время.

Она слушала, в общем-то, не без интереса, и оттого смущалась еще больше – разве имеет она право любопытствовать и удовлетворять свое любопытство в такой ситуации, когда ее собеседница в горе, в трауре, нуждается в участии и, быть может, в утешении? А Дейси просто слушает ее, не отвечая на заданные, должно быть, для аккуратной и правильной речи вопросы, ответы на которые не принесли бы ровным счетом ничего.
Нет, миледи, у нас нет септы и никогда ее не было, и, вероятно, так никогда и не будет. Но я обязательно посещу эту. Обращение к Богам всегда словно снимало с плеч груз, или, если он был невыносимо тяжелым, по меньшей мере, делало его легче. В конце концов, северяне не были теми, кто отрицал множественность богов в этом мире, так почему, если они веруют в своих Старых Богов, не обратиться и к Богу южному, Семиликому? Может, и он ответит, ведь Дейси никогда не отрицала факт его существования. Конечно, он тоже есть, как и многие другие боги, отчего им не быть, ведь их боги присматривают только за Севером, где сохранились еще чардрева, не срубленные, гордые, видящие, так должен же кто-то наблюдать и за остальным миром. Я успею сделать это сегодня до того, как отправлюсь спать. Чтобы завтра отправиться в путь чистой от волнений и полной сил. Нельзя оставлять дела незавершенными.

И вот Кейтилин тоже упоминает Крэг, неудивительно, впрочем, все только об этом и говорят – о чем здесь еще говорить, не поднимать же старые печали и не ворошить воспоминания о прошедшем, что так больно напоминают о себе сами, как не пытайся упрятать их на самую глубину. А затем Дейси понимает, что начинает дышать чаще.
«Частое дыхание усиливает тревожность», говорила ей Лира, и Дейси вспоминает нежное, ободряющее прикосновение ладони сестры к своему плечу. И заставляет разум контролировать тело, усилием воли переходя на дыхание медленное и размеренное. Удивительно, но и правда становится легче, спокойнее, или это лишь самоубеждение?

Слова о наследниках, так поразившие ее сперва, в то же время привели ее в чувство. Вот, ради чего все затевалось. Вот, зачем она делит трапезу с самой леди Кейтилин – хозяйкой сожженного Винтерфелла и, на время, хозяйкой Риверрана.

- Моя госпожа, - начинает она тихо и словно неуверенно, впрочем, так ведь оно и было, ни к чему обманывать ни себя, ни женщину, что сидит напротив. – Я понимаю, к чему вы клоните, - и горько становится от того, что не поняла раньше, что не поняла еще тогда, когда получила это неожиданное приглашение, такое несвоевременное, по-своему домашнее, хотя на дворе – зима. Она и правда женщина, а значит, должна была догадаться, такая же женщина, пусть носящая не меч даже, а булаву. Но не догадалась. – Прежде чем вы скажете что-то еще, прежде чем я начну складывать слова в предложения, чтобы рассказать вам о том, что вы хотите узнать, - она запинается, замолкает на мгновение, неуверенная – опять неуверенная, что же это такое – как правильнее будет об этом сказать. Но сказать надо, обязательно, и прямо сейчас, такое нельзя откладывать. Возможно, Кейтилин Старк уже знает об этом, может, догадывается, наверняка что-то слышала – но она должна сказать точно, не оставляя и возможности непонимания. – Моя мать никогда не состояла в браке.
Все же, здесь тоже недостаточно конкретики. Никому не станет хуже, если она добавит и так кристально ясное – теперь, даже если это оставалось без внимания раньше.
- Я, как и все мои сестры, не была рождена в законном браке. Мы бастарды, моя леди.
Дейси ловит взгляд Кейтилин Старк и не отводит глаза.
Она никогда не стыдилась этого, не считала своим недостатком то, что никогда не знала отца, не врала об этом и отвечала с достоинством, если ее спрашивали. Но все же, перед этой совершенной во всех отношениях Леди произносить слово «бастард» было… странно. Неправильно, неуместно, будто кто-то взял два абсолютно различных по сути и по форме сценария и спутал листы.
Что вы скажете теперь, госпожа? Я знаю, здесь другие правила, на юге не принято действительно брать ребенка в свою семью, если король не подпишет какую-то глупую бумагу, не имеющую никакого отношения к кровным узам. Возможно, вам стоило бы называть нас Сноу. Так, кажется, здесь заведено.

Отредактировано Dacey Mormont (2014-06-20 15:02:02)

С ней было сложно. Леди Кейтилин не высказала ни одного злого слова, ни одного слова упрека – и все же, все же никому бы не составило труда заметить, как она относится к бастардам, пусть даже – наследникам по людским законам, как сказала она сама, пусть даже – носящим фамилию благородного и почитаемого дома. Кому нужны эти людские законы, эти правила, эти обычаи, когда истинное, глубокое отношение видно невооруженным глазом, когда режет слух это сухое «все», «пятеро» и даже – «простите», неловкое, неуместное и неискреннее – потому что ей не за что было просить прощения, не за что извиняться, но леди из Риверрана и Винтерфелла настолько впитала в себя правила приличия и столь почитаемый южанами холодный этикет, что не смогла отвечать иначе. Ее «простите», честно говоря, не изменило ровным счетом ничего.

- Все пятеро, - коротко ответила Дейси, позволяя усталости проскользнуть в своем голосе, оттенить это сухое, горькое немного, но вместе с тем почти бесчувственное согласие, не отвечая, впрочем, на остальное – она с радостью воспользовалась лазейкой, что оставила Кейтилин, этим ее извинением, которым женщина будто бы перечеркивала свои же заданные прежде вопросы, давая собеседнице возможность оставить их без внимания. И Дейси оставила, найдя огромное облегчение в том, чтобы не говорить, не рассказывать, не объяснять ничего сверх необходимого приличию, которое она просто не могла не соблюдать в компании леди Старк.

Обида, слабая, но все же именно обида, а не что-то другое, кольнула где-то в груди, вызывая непрошенные мысли, которым нельзя было давать ходу, но которых все равно оказалось не избежать. Кто она такая, скажите на милость, чтобы судить и осуждать, чтобы думать так презрительно, как, наверное, могла она думать о происхождении Дейси и ее сестер, чтобы считать себя выше и лучше только потому, что лорд и леди Талли когда-то очень давно принесли клятвы перед богами и людьми, прежде чем позволили своим детям появиться на свет? Да, конечно, хозяйка и леди Винтерфелла, об этом невозможно было забыть, но даже далекий Винтерфелл в лучшие свои времена не указывал островитянам, как им жить, как растить детей и кого принимать в семью. Не настолько. Никакие приказы или вопросы не заходили так далеко, в самое сердце и душу Медвежьего острова, выворачивая наизнанку сокровенное, то, что никогда не выставлялось напоказ, но принималось всеми безоговорочно и без лишних вопросов, так отчего сейчас Кейтилин Старк, вдова их лорда-сюзерена и мать короля позволяет себе в ее адрес это ледяное пренебрежение, умело прикрытое вежливыми и красивыми словами? Разве недостаточно верно Дейси служила ее Дому, разве недостаточно ценила оказанную ей честь, недостаточно крепко держалась за дружбу, что сложилась у нее с самим Молодым Волком? Чего в ней, Дейси, было недостаточно, раз заслужила она подобные взгляды и невысказанные слова в свою сторону? Было неприятно и больно чувствовать такое отношение от человека, нет, не так – от женщины, которую девы Мормонт уважали и которой восхищались, пусть и ни одна из них не была и близко похожа на эту мужественную по-своему, но все же утонченную речную леди, закаленную северными зимами.

Но Дейси все понимала. Она молча проглотила обиду и подумала, что если эта тема, пусть и тяжелая, возможно, для них обоих, позволяет леди Кейтилин ненадолго забыться, отвлечься от своего горя, размышляя о вероятном горе кого-то другого, то ей самой ведь, в самом-то деле, ничего не стоит смолчать, пропустить это мимо себя, позволить выговориться, если надо. Помочь хоть так, подставляя под удар себя – ей вполне по силам справиться с этим, и даже неприятного осадка не останется после разговора, но что останется у самой леди Старк, кроме того, что она снова вернет себя в свой черный и жестокий, полный трагедий маленький мирок одиночества?
В силах Дейси было развеять ненадолго это одиночество, угрюмое и мертвое, и она печально улыбнулась сидящей напротив леди, пытаясь придумать, как ей поддержать их вялотекущий разговор, и угадать, пусть отчасти, в каком ключе потечет их беседа дальше.
- Вам не за что просить прощения, моя милая леди, - вздохнула Дейси и попыталась улыбнуться не печально уже, но хотя бы понимающе, просто, честно, без оттенка чего-то, что не вместилось в сами слова и интонации, с которыми те были сказаны. Она не могла винить леди Кейтилин за то, что та подумала или посмотрела как-то не так, не так, как было привычно, не благосклонно, не по-доброму. В конце концов, кто не слышал о бастарде лорда Эддарда, которого тот держал при себе все эти годы и называл сыном на глазах всего Севера. Трудно было представить себе, что испытывала эта женщина, глядя каждый день на ребенка любимого мужа от чужой, неизвестной женщины, в доме, которому она была хозяйкой, но где оставалась не властна над одним единственным фактом, может быть, именно тем, который она жаждала бы изменить. Все люди были не лишены предвзятости, а предвзятость леди Старк в этом вопросе имела под собой самые обыкновенные основания.

- Я пойму, если вы пожелаете прекратить эту беседу, - но, конечно, вы так не поступите. Вам легче и проще следовать правилам, чем выражать собственные чувства, если они у вас и остались, так? – В этом нет ничего сверхъестественного или непростительного. Каждый волен думать так, как пожелает.
Она снова вздохнула. Каждый волен думать, как пожелает, и видеть в людях то, что пожелает, но хотелось бы, конечно, очень хотелось, чтобы за всеми этими масками из имен и титулов видели настоящую ее. Дейси смогла бы прожить без фамилии, без наследства и без этого "леди", которое звучало так странно в армии; она смогла бы, она точно это знала, но, к сожалению, для некоторых людей и для некоторых обстоятельств именно титулы и фамилии играли наибольшую роль.
- Я пойму, если вы не хотите боле обсуждать это… со мной. Правда.
Дейси опустила глаза, давая леди Кейтилин время собраться с мыслями, и, только опустив глаза, поняла, что до сих пор не притронулась к угощению. Их ужин обернулся самой настоящей маленькой драмой. По правде говоря, никогда раньше ей не приходило в голову, что может случиться вот так. Она и подумать не могла, что когда-нибудь ей придется объясняться с кем-то, говорить о семье, будто о чем-то постыдном, и получать в ответ такие взгляды, будто она не достойна и стула, на котором сидит. Не самый лучший ужин в ее жизни.
А возможно, она просто несправедлива к Кейтилин Старк.

Вот мы к чему-то и пришли.
Честно говоря, сразу стало как-то легче. Будто до этого момента она сидела, задержав дыхание, боясь лишний раз не то что вздохнуть, но пошевелиться, а теперь наконец смогла дышать в этих тусклых покоях, различать цвета, запахи и полутона. Даже комната стала казаться просторнее и светлее, чем была – на какой-то миг ясности и воодушевления, а затем леди Мормонт снова окунулась в вязкую, кладбищенскую прохладу солярия Кейтилин Старк, впрочем, все равно стало легче и проще.
- Я думаю, - возразила Дейси, - что вы очень прямы и честны, и не хочу быть причиной ваших усилий над собой ради вашего статуса, ради вашего Дома и тех, перед кем вам следовало бы держать лицо – а в свете последних событий леди Старк было необходимо держать лицо перед определенными людьми – в случае, если я в качестве вашего собеседника вызываю у вас смешанные чувства.
Она почувствовала себя гораздо спокойнее и раскованней, словно эта атмосфера, полутемная, тихая, но далеко не безмятежная на самом деле, оказалась привычным домашним уютом с его мягкими шкурами и веселым потрескиванием пламени в очаге, с его бесконечными разговорами, играми, спорами и песнями. Такая Кейтилин нравилась ей больше. По-прежнему усталая и невеселая, потухшая, еле теплая, как остывающие угли, но уже более живая, искренняя, пусть и резкая, но уже блеснуло что-то острое в ее поблекших прежде глазах. Такая Кейтилин, без обязательных и скучных вежливых слов, может, лживых, может, просто бесчувственных, была более легкой и приятной в общении. По крайней мере, для Дейси. Старшая из дочерей Мейдж Мормонт не любила этикет, не была в высшем обществе как рыба в воде, если только это высшее общество не ограничивалось несколькими сыновьями лордов-вассалов Робба Старка, вином и игрой в кости на вечерней стоянке. В армии она чувствовала себя уверенно, поначалу, правда, большинство мужчин с трудом принимали ее в свою компанию, но со временем и они, и Дейси привыкли. Среди простых людей так же просто было вести себя естественно, это не требовало особых, заковыристых оборотов, напряжения в безукоризненно прямой спине или мучительного выбора дозволенных слов. В армии мужчины, пусть и благородные, не требовали неизменного соблюдения абстрактных правил приличия, равнодушно-вежливых улыбок, книксенов и руки, протянутой для поцелуя. Да и дома было значительно проще. Здесь же, в настоящем замке, с настоящим рвом и крепостными стенами, бесчисленными арками, коридорами, покоями и залами,  с настоящей леди – той самой, что сидит сейчас напротив – все вокруг заставляло Дейси сомневаться, должна ли она соответствовать. А сейчас поняла, что даже с ней может оставаться собой.
Леди Кейтилин вызвала ее на разговор, а Дейси вызвала ее на откровенность своим сомнением. С такой Кейтилин можно было разговаривать – не обмениваться дежурными фразами о погоде, постигших их несчастьях и обо всем, о чем можно было заговорить, не опасаясь задеть то, что, как правило, закрыто от посторонних; не улыбаться и не кивать сочувствующе в нужных местах, поддерживая диалог и давая знать, что ты слушаешь и слышишь, когда на самом-то деле не одному из собеседников не было дела до другого. Ни к чему было тратить время и силы на пустое.
Вот они к чему-то и пришли.
- Я думаю, - продолжала она, - что для столь значимого на политической карте рода, как Талли, вопрос происхождения будущей леди может статься более серьезным, чем кажется на первый взгляд. Что ваши личные симпатии и антипатии к потенциальной невестке далеко не решают дело, что, как вы сказали, снобизм и чувство собственного превосходства, если бы они и имели место быть, в чем я, наверное, никогда не смогла бы вас обвинить, -
но поймите и вы меня, ведь, стоит только затронуть тему, подобную этой, много ли надо человеку, чтобы почувствовать себя обиженным и униженным несправедливо? –
Никакой снобизм не повлиял бы окончательно на ваше решение. И если вы, оставшись в этом Доме за главную после смерти вашего лорда-отца, уверены в том, что дом Мормонт вам подходит, - Боги, она ведь чуть не сказала «пригоден», это жесткое, быть может, даже грубое слово в этом случае, не смягченное ни интонацией, ни короткой улыбкой, ни изящно вплетенной в слова метафорой, как следовало бы сделать для красоты и гладкости речи какой-нибудь правильной леди; это слово как нельзя лучше отражало современные реалии устройства брака, - то кто я такая, чтобы сомневаться.
Дейси никогда не была дурочкой и не тешила себя надеждами о сказке, воплотившейся в реальность; с детства она была прекрасно осведомлена о том, как в действительности делаются дела, как связывают себя для поддержки, влияния, солдат или чего-либо другого два Дома. Она не была робкой, покорной девой, ни в чем не перечащей старшим, и не стала бы терпеть решения матери, выраженного в форме приказа и значительно расходящимся с ее собственными планами и желаниями, но, если задуматься, никогда не видела в своем будущем брака, который менестрели могли бы романтично окрестить браком по любви. Скоропалительным, необдуманным, недальновидным решением – браком по влюбленности, сказала бы сама Мормонт, но не по любви. Дейси не стала бы навсегда связывать свою жизнь с кем-то, опираясь лишь на мимолетное увлечение, которое вовсе не обязано перейти впоследствии в глубокое, сильное чувство. Только одно отличало ее в этом вопросе от леди в обычном понимании этого слова – в устройстве своей судьбы она будет участвовать и сама; это будет и ее расчет, она знала, мать с уважением и пониманием отнесется к доводам любой из своих девочек, вздумай она устроить кому-то замужество.
Впрочем, создание своей, отдельной семьи и плащ с чужим гербом на плечи – не то, что Мейдж Мормонт когда-то стала б навязывать своим дочерям. Только не она. Поднимать этот вопрос и обсуждать его вместе, держась на равных и учитывая все, предоставленное другой стороной – дело иное.
А сейчас леди Кейтилин Старк обратилась с подобным напрямую. К ней, Дейси. Того, что с тобой считаются, никогда нельзя было игнорировать.
В горле пересохло; за сегодняшний день она еще не говорила так много, как сейчас. Теперь уже смело протянув руку к кубку, не чувствуя неловкости и владея своим телом свободно, будто ситуация, в которой она оказалась, была самой обыкновенной, чуть ли не повседневной, и ничто не смущало ее в этом обществе, Дейси наконец отпила терпкий густой напиток. Да и сама леди Старк, судя по всему, стала чувствовать себя свободнее после минуты откровенности, обезоруживающей честности и прямоты, что она, казалось, наконец себе позволила.
Скрипнула дверь, и Дейси не смогла не повернуться навстречу звуку, перестав пытаться поймать взгляд леди Кейтилин и удержать его; кто-то вошел, и она, право, не узнала поначалу ни этого лица, ни этой фигуры, настолько знакомой там, дома, и настолько же неуместной здесь.
Но ответ прозвучал в ее голове еще до того, как Кейтилин задала свой вопрос.
Что-то произошло, кровь схлынула от лица, и руки пробрала дрожь. Дейси вернула кубок на стол, почти на то же самое место, где он стоял прежде, положила руки на колени и укрыла дрожащие белые пальцы в мягких складках платья. Еще ничего не сказано, еще ничего не известно, еще ничего не решено – нельзя было показывать слабость, не здесь, не перед леди Старк, но тело подводило и выдавало худшие ее опасения, пускай даже в мыслях она не успела еще признаться себе ни в чем.
- Прошу простить, леди Старк, госпожа, - старый уже, худощавый и чуть сгорбленный, но подвижный и бодрый; рыбак с восточного берега, один из тех, кто всегда любил побаловать господских ребятишек. Дейси помнила о нем то, что ни у кого не видела столь сильных рук, – удивительно ловко мужчина управлялся с веслом, - и что семья его брата жила в Темнолесье.
Детьми они с Алисанной любили посещать ту деревню куда больше других, их всегда помнили и всегда им были там рады.
Быстро поклонившись, мужчина вошел в комнату, но остановился чуть ли не на пороге.
- Подойди, - отозвалась она первее Кейтилин, и тут же замолчала, смутившись, скованная этим местом – комнатой леди Старк – и ее присутствием. Не стоило говорить, пока молчала хозяйка, но у Дейси не получалось держать волнение в себе. Что-то требовало быть озвученным, она почти чувствовала это, в воздухе ли, в холодном удивлении медноволосой женщины рядом, в глубоких темных глазах человека, который не должен быть здесь.
- Хольм, - память не подсказала ей услужливо нужного имени, как это бывало с новыми знакомцами; это имя пришлось выуживать из моря других, забытых и запыленных имен-воспоминаний, спутанных в клубки, как шерсть, из давних историй - нитей. Сколько же морщин у него, - промелькнуло в мыслях, пока леди Мормонт изо всех сил пыталась не думать о причине столь странного, нелепого даже визита.
Хольм-рыбак часто передавал новости с одного берега на другой.
Дейси никогда еще не получала вестей с Малой земли и боялась того, что могла сейчас услышать.
Ничего хорошего; случись там что хорошее, никто не стал бы срываться с места, оставляя дом и семью, чтобы найти лордов и доложить о произошедшем.
- Простите, хозяйка, что побеспокоил, что так вышло, - говорил он леди Кейтилин, и Дейси не могла дождаться, когда же он заговорит с ней. – Я спрашивал о хозяйке Мормонт, м’леди, а мне сказали, что она здесь.
Он просил о моей матери, - поняла Дейси.
- Мейдж здесь нет, - вот и все, на что ее хватило. – Скажи мне. Ну же. Только не тяни. Что?.. - и не смогла договорить.
- Кракены, госпожа.
Дейси выдохнула, плечи ее опустились, будто расслаблено, голова поникла. Она смотрела на свои тонкие белые запястья, на мягкую, нежную шерсть платья, обводила пальцами узоры, выполненные так тщательно на дорогой ткани. Она не могла поднять взгляд и посмотреть на что-либо еще. Просто не было сил. Даже не стала что-либо говорить, оставив все Кейтилин – пусть та спрашивает, если пожелает, или прогонит прочь, или распорядится, чтоб посланца накормили и дали ему ночлег…
Кракены, госпожа. Кракены пришли с моря и сожгли все, м’леди. И ваши сестер тоже, госпожа, ваших девочек тоже. У вас нет больше дома, хозяйка, больше нет, теперь вы не-хозяйка.
Она ни о чем не могла думать, она ничего не знала, она и кракенов-то не знала.
Только одного, зато какого – сам Грейджой, последний из сынов Бейлона, но и кракеном он, кажется, не очень-то был. Превратился было в волка, но и там ему не понравилось. Сбросил волчью шкуру и вернулся на море, сбросил-бросил, предал, Теон захватил Винтерфелл, Теон-Перевертыш убил королеву Рослин и братьев Робба, сжег их тела и вывесил во внутреннем дворе, или перед воротами, или на воротах, или не тела сжег, а их самих, так говорят, много говорят...
Теон-Перевертыш хорошо играл в карты, заразительно смеялся и мог развеселить названного брата Старка в любое, совсем-совсем любое время. Они называли друг друга братьями? Это был тот же Теон?
Все кракены такие двуличные?

Отредактировано Dacey Mormont (2014-08-23 22:02:48)

Вот злое совпадение: в начале их беседы она говорила леди Кейтилин, что помолится за ее почивших сыновей; а теперь все перевернулось, все смешалось, смазалось, и трудно было сориентироваться, где эта красивая, печальная вдова, только что потерявшая еще одного близкого и любимого человека, а где она сама – ее гостья и собеседница, получившая свою долю черных, как крыло ворона, вестей; где север и где юг, где резвый чистый Трезубец и где темные воды необъятного океана, где дом, родные, а где – логово льва, в которое они завтра направят свою армию. Войска, жаль только, не бесчисленные, чтобы смести на своем пути и солдат врага, и кормящих его людей, и поддерживающих теми или иными способами нужные настроения, чтобы лорд Тайвин Ланнистер и золотая королева и ублюдок Цареубийцы, бесчинствующий под прикрытием славного имени Баратеонов, поняли, услышали и увидели своими глазами, что зима приходит к ним.
Теперь леди Кейтилин сказала:
- Я буду молиться за ваших сестер.

Дейси все так же смотрела на свои колени.
Какое у нее красивое платье, думала она, из какой мягкой, чудесной шерсти; как приятно к телу и как ладно облегает ее стройную фигуру, делая много женственнее, чем старое доброе железо.
Дейси все так же расправляла несуществующие складки, веером раскрывая пальцы и, наверное, одними только подушечками касаясь нежной ткани юбок.
Можно немного подумать только об этом? Можно немного не думать о том?
Можно подумать об этом завтра.

Не получалось.

Дейси и сидела почти недвижимо, не напоминая о своем присутствии ни словом, ни всхлипом, ни шумным тяжелым дыханием, пока не обнаружила неожиданно свою руку в руках чужих, теплых и мягких, с различимыми вот так, не глядя, шрамами от валирийского клинка на обеих ладонях. Она и не успела заметить, как леди Старк оказалась совсем рядом.
Элементарная вежливость требовала что-то ответить. Проявит ли она неуважение, если промолчит?
Она ведь не не уважала, право слово.
Мой сын за них отомстит. Дейси просто смотрела на нее.
Но ей не нужна была месть. Ей нужны были ее маленькие девочки, целые и невредимые, ну разве что – с ссадиной на коленке от ветвей непокорных деревьев; живые, радостные, неугомонные, ну разве что – утомленные долгой конной прогулкой или полушутливыми тренировочными сражениями. Что толку думать о мести, если она ничего не исправит.
Разве что отправит к богам виноватых в этом сумасшествии. Но и смерть была бы слишком милосердным решением, когда хотелось выместить всю злобу, и горечь, и отчаяние на тех людях, что были причастны.
А если быть совсем честной… Дейси не могла сказать, что действительно обвиняет железнорожденных в том, что они сделали.
Просто это была война.
Она и сама поступила бы так на месте Грейджоев. Взяла бы и остров, и Темнолесье, и ключик к Северу – Ров Кейлин, пользуясь моментом и радуясь тому, что основные силы волков стянуты совершенно у другого полюса.
Она понимала. Думать о себе подобным образом было неожиданно горько – как будто она была бесчувственной, будто сердце ее было сделано из камня, или, может, изо льда, как будто ей не было больно. Но больно было.

— В конце концов, у вас остается надежда.
Дейси подняла глаза.
То, что они, по сути, мертвыми не назывались, ни разу не пришло ей в голову. Только сейчас, после тихих ободряющих слов осенней леди Дейси вспомнила, что ни о сестрах ее, ни о детях Медведицы посланнику ничего не было известно. Он не сказал, что они убиты, пленены или даже увезены в суровые каменные башни соленых западных островов.
Они все были живы, как озарение, ну конечно же, ведь не могло быть иначе.
И нельзя позволять себе думать о другом. Лучше она будет думать о том, как поступила бы на месте железнорожденных; лучше она будет думать о том, как поступила бы на месте Тайвина Ланнистера; лучше она будет думать о том, как ослабить, обойти, разбить и подчинить все противные Молодому Волку стороны. Чтобы победить в войне, нужно избавиться от опутывающего разум липкого тумана страха и разочарований, нужно мыслить холодно, спокойно, равнодушно иногда, а горячее сердце сохранить не ради того, чтобы горевать без меры, жалеть себя и ненавидеть врагов всею своей душой, позволяя ярой ненависти затмевать рассудок. Горячее сердце нужно было сохранить для того, чтобы вести за собой людей и самой идти за кем-то. Чтобы гореть – ровно, тихо, но постоянно, без даже кратких передышек, быть рядом, когда это нужно, всегда быть рядом и поддерживать – не себя, но других.
Если она позволит мыслям о доме, утерянном счастливом острове спокойствия среди всех невзгод этого мира захватить ее существо, она перегорит.

— В конце концов, у вас остается надежда. Я буду молиться за ваших сестер.
Но у вас надежды уже не осталось. И не сказала, потому что – ну как же она скажет. Это жестоко, это ранит ту, что подошла к ней со всей добротой, на которую была способна, отринув свои собственные потери и горести, чтобы протянуть руку, ту самую, которая когда-то – целую вечность назад – изранилась до самых костей, лишь бы удержать, лишь бы спасти – тех самых, о которых она напомнит, растравив старые, незаживающие наверное раны.
Но и у вас она осталась? Нет, так точно нельзя, никогда и ни за что, это табу; ложная надежда убивает лучше прочих средств, неоправданные ожидания – такие – могут просто свести с ума, а она потеряла уже так много, слишком много, чтобы лишиться еще и разума. Пусть верит в свою потерю сейчас, чем будет ждать своих славных сыновей, все надеясь увидеть их когда-нибудь на своем пороге, и… никогда не увидит.
- Но у вас надежды уже не осталось.
Сказала, потому что не могла не сказать. Потому что так правильно. Она не выбирала быть прилежной леди, что играючи собирает из красивых слов мозаику принятых обществом приличий. Она не выбирала двуличие, не выбирала потакание этикету и вежливую ложь ради… чего?
Пусть лучше Кейтилин рассердится за ее прямоту, пусть злится, если пожелает, но Дейси предпочтет остаться честной, даже если ее слова будут неприятными и резкими. Потому что это правда.
- Благодарю за вашу доброту, но вам не стоит думать о том, как нам помочь.
Только не вам. Вам, право, это ни к чему.
Руки ее дернулись вытереть слезы, только дернулись, и Дейси поняла, что глаза у нее все время оставались сухими.

Семья, долг, честь – из века в век повторяли Талли, и, как говорят, черпали силы свои из быстрых вод Трезубца, но это было правдой не более, чем оборачивающиеся в медведей Мормонты или Робб Старк, отрастивший волчий хвост.
Семья – вот первое слово их девиза, не вычурного, просто, но ясного, как день.
Семья – вот о чем говорила Кейтилин вперед всего другого, вот в чем искала силы и успокоения, и, быть может, даже находила.
А долг и честь – что до них, когда нет самого первого, самого главного, сути и сердца ее; ради семьи можно поступиться и честью, и долгом, как сделала это мать короля, отпустив Цареубийцу в надежде на возвращение своих потерянных дочерей. Увидят ли еще Винтерфелл ее девочки, леди Санса и леди Арья, вернутся ли домой, возместит ли хоть что ущерб, нанесенный отчаянным желанием матери воссоединить семью, будет ли он оправдан? Об этом говорили в лагере под стенами Риверрана, об этом перешептывались в темных коридорах и спрашивали за завтраком, обедом или ужином, не желая оставлять без внимания такую удобную тему для бесед, которая никогда не теряла своей остроты.
Вот только поступок ее уже был оправдан; еще до того, как Джейме Ланнистер войдет в золотые залы Кастерли рок или Красного замка (войдет ли?), еще до того, как люди осудили ее и отвели в покои, будто пленницу – в клетку, еще до того, как она сделала то, что сделала. Одно уже намерение ее было единственно верным, и совершенный Кейтилин Старк поступок едва ли мог трактоваться преступлением и изменой.
«Это нечестно», - твердил лорд Карстарк, и глаза его были полны ярости и гнева и оставались такими до тех пор, пока голова его оставалась на плечах. Но война никогда не была честной, война перестала быть честной с того мгновения, как люди придумали плен. Ценные заложники одной стороны обменивались на не менее ценных другой, так было издревле, так было заведено, и бесконечные ряды простых солдат находили свою смерть в авангарде или тылу, принимая такой порядок вещей и смиряясь с ним в покорности, они умирали безвестными и оставались забытыми всеми, кроме родных, пока высокие лорды торговались жизнями своих близких. Вот только не принадлежащие к элите – царственной семье – не желали с этим смириться и предавали сюзерена-короля, поступаясь своим долгом и своей честью.

И если встретятся они, оставшиеся, выжившие – будет ли их семья такой же, такой же прочной, дружной и спокойно любящей, останутся ли открытыми друг другу их устремления и надежды, как может быть только у тех, кто не знал ни горя, ни разлуки? Однозначное нет. Даже если (о, пусть будет так, пускай Боги будут к ним благосклонны, а уж об остальном они позаботятся собственными руками и мечами) вся стая соберется вместе и над северной столицей вновь устремятся ввысь полотна с волками, и уцелевшая, но разбитая, собранная из отдельных частей семья по праву займет свой город горячих серых камней,  они никогда уже не будут такими, как прежде. Шрамы на сердце, горечь воспоминай и застывшие осколками льда где-то внутри так и не выплаканные слезы – вот, что останется навсегда и не даст о себе позабыть, не позволит ни за что и никогда.

- Они не идут  с нами, моя леди. У них есть свои заботы. Свое важное дело.

Удивительное дело – у Кейтилин еще находились силы на сочувствие к другим, к чужакам, хотя она и сама сейчас нуждалась в поддержке. Сплотило ли их горе? Нет, оно не было общим. Возможно, похожим в чем-то, но не более того, леди Старк оплакивала своих сыновей и горевала по погибшему супругу, все время горевала – это было видно, этого было не скрыть, да и зачем; Дейси пыталась о доме не думать вовсе. Со временем станет получаться. Пока же она не могла и не хотела говорить о брачных перспективах, как они могли говорить до всего этого, но не успели, а продолжать вот это – непонятное – что-то: то ли участие и сожаления, которых она не желала, то ли разговор просто о войне, в который могли вылиться отдельные фразы – нет.
- Сберегу, - ответила она, глядя прямо в глаза женщине, сидящей так близко. И, кажется, губы ее почти сложились в улыбку – не составило труда догадаться, о чем просила леди Кейтилин, о ком просила.
Отвечать на остальное она не стала – да и стоило ли. Горе было слабостью, а признавать слабость Дейси не желала. Равно как и быть слабой перед кем-то – это не для нее.
- А сейчас, простите, мне нужно…
поговорить с матерью
найти сестер
вернуться к Роббу
что еще могло послужить оправданием?
- Мне просто нужно уйти, - прямо и без утайки. - Простите.
Ей правда было жаль, что так вышло - с ужином. Но Мормонт уже готова была подняться.