[nick]Magdalene[/nick][status]dies irae[/status][icon]http://s0.uploads.ru/r9LEt.png[/icon]

Если Ты хочешь, то земля станет мертвой;
Если Ты хочешь - камни воспоют Тебе славу;

Самое раннее ее воспоминание было о море.

- Не бойся, не бойся, - приговаривала мать, усаживаясь на теплый камень и суетливо расплетая длинную, тяжелую косу. - Густо-солоно море, неутопна волна, вытолкнет - и поплывешь, утонуть - не утонешь. Не бойся, Мария, дитя мое, не бойся, иди!

Она помнила, как босые ее ноги неуверенно коснулись мокрого песка и воды. Небольшая волна неспешно подползла к пальцам, лизнула ступни раз-другой и откатилась, словно бы испугавшись. С каждым шагом море становилось все смелее, оно обнимало уже ее колени, подбиралось к поясу, захлестывало бедра и лодыжки, словно бы щекоча, и впервые ее посетило неясное, щекочущее, приятное чувство, от которого захватило дух и сбило дыхание. Ноги словно бы сами собой оторвались от дна, но вниз камнем ее не потянуло - наоборот, она закачалась между землей и водой как поплавок, не в силах двинуться, ощущая смутное жжение в исцарапанных камнями и песком ногах. И тогда, только лишь тогда, спустя многие сотни мгновений она закричала от страха - мать, выскочившая из пещеры, подхватила ее, успокаивая, а пятилетняя Мария накрепко запомнила густой, соленый запах мертвой воды, что окружила ее с головы до ног.

К Ям-ха-мэлех они ходили нечасто. Неподалеку от него жили родители матери, но путь был отнюдь не близок. Да и мать лишний раз старалась не бывать в местах, где выросла когда-то. Иерихон, город греха, город, который взял без остатка Йешуа бин Нун, чьи стены пали от трубного гласа, все еще помнил, как молодой воин Сайрус, римский вольнонаемник, посадил на коня юную Эвхору и увез под певучие вопли изнемогающей от крика матери. Помнил и спустя огромное количество лет все еще отзывался шепотком, отскакивающим от стен и плоских крыш домов. Когда Мария с матерью приходили в дом деда, Эвхора сразу шла к микве, где целый день проводила в омовениях и очищении. Только после этого дед допускал блудную дочь до себя, но разговаривал с ней всегда опосредованно, не смотря в глаза, не касаясь руками. Он упорно делал вид, что единственной его дочери и нет на свете - не брал миски, которой она касалась, не носил одежд, которые она стирала и не ел хлеба, что она пекла. Он раз и навсегда похоронил свое дитя в тот самый день, когда увидел, что она ластится к молодому римлянину, забравшему ее с собой. Мать знала о том, и всякий раз вздрагивала, когда взгляд деда случайно касался ее спины, ее рук, ее мафория или ее ступней.

Мария, что родилась в далекой и ласковой Магдале, всего этого не желала понимать, даже ее детское сердце отвергало то, что казалось очевидным. То, что мать ходила с непокрытой головой, во всем своем золоте, что было подарено отцом. То, что мужчины, заходившие в дом, каждый раз менялись. Эвхору сторонились, в ее сторону плевали, священник и тот обходил ее стороной, да отказывался принимать из рук ее жертву в Песах. Мать плакала, закрывая лицо широкими рукавами, и, быть может, именно эти ее слезы и спасали ее от побивания камнями.

Слезы, да она, маленькая Мария.

- Они говорят, что я блудница, - бормотала Эвхора, заплетая волосы Марии в косы. - Говорят, что нечистая, всегда, везде. Все потому, что я хожу без покрывала, потому, что в дом наш мужчины ходят, что я вся в золоте хожу. Да ведь я ткачиха по золоту, платят за мою работу немало! Я римская жена, а римлянки не закрывают ни рук своих, ни волос! Со смерти твоего отца я ни дня отдыха себе не дала, руки не берегла, слышишь, дитя мое? Не верь им никому, когда они говорят обо мне! Не верь никому, кроме сердца, Мария, а оно тебе скажет, кто прав, да кто виноват. Слышишь?!

Голос матери бился и замирал, обрываясь на высоких нотах, точно раненая птица последним своим криком звала о помощи, и Мария знала, что все это правда. В маленькой Магдале, что была на берегу Тивериадского моря, Эвхора была лучшей ткачихой золотыми нитями, и ее изделия продавались очень дорого. В юности она была избранной храмовой девицей, что шила золотое навершие для пурпура Храма Иерусалимова, и лучше нее мастерицей была только учительница ее, старая и согбенная женщина, жена первосвященника Иосифа Каиафы-старшего. Неудивительно, что работы ее перепродавались втридорога. Неудивительно...

Сама Мария также выучилась золотому плетению, да только прошли ее усилия даром. Очень скоро ей стало понятно, что губить руки для достижения поставленных целей необязательно. С тех самых пор, как девичество стало изменять ее, с тех пор, как бедра округлели, а груди налились, она стала ловить на себе мужские взгляды - оценивающие, одобрительные, маслянистые. Ей все казалось, что это случайность, что такое скоро прекратится, как она станет женщиной... но это не прекратилось. И то, что следовало за этими взглядами, свершилось на третий день после смерти Эвхоры, когда молодой процентщик, пришедший оценивать имущество, что осталось, повалил ее на землю, выкрутив руки, да сорвал одежду. В те самые страшные минуты, когда он хрипел над ней, а она металась от боли по земле, в те самые моменты, когда он, довольный, бросил ей пару монет и ушел, оставивши все мотки золотой пряжи в покое, она поняла, что вовсе необязательно ткать и прясть всю жизнь. Чтобы получить - нужно было терпеть.

Терпение привело ее в Ершалаим, святой город, великий город. Тело, волосы, руки, губы, голос - помогли добиться определенной известности и влияния. У нее был богатый дом, у нее были слуги и роскошные наряды, не уступающие даже нарядам жены нового римского наместника - да что там говорить, у Клавдии Прокулы, жены Понтия Пилата, уж точно не было пурпурной столы, расшитой гранатами по подолу. Не было золотых цепей, не было нитей заморского жемчуга, не было сандалий телячьей кожи, ничего не было, она была бедна и некрасива, эта Клавдия Прокула, по сравнению с ней, Марией!

Марией...

Она не называла себя так с тех самых пор, как прибыла в Ершалаим, греховный город. Имя ее было слишком чистым для этих грязных улочек, поэтому она звала себя Магдаленой, по городу рождения. Никто не знал ее иначе, и имя Магдалена, дерзкое, яркое, брызжущее красным, как гранатовый сок, приклеилось к ней навечным рабским клеймом, и о своем истинном имени она бы даже не вспомнила. Даже вряд ли поменяла бы дорожку, на которую ступила однажды. Никогда, никогда в жизни.

Она думала так даже тогда, когда ее схватили по приказу Иосифа Каиафы и его верных шавок. Думала, когда волокли по улицам, стащив золотой плащ и пурпур, в которых она неосторожно вышла на улицу. Думала даже тогда, когда швырнули под ноги молодому пророку и потребовали решить ее судьбу.

Она смотрела на его босые ноги и думала, что если останется жива, то надо будет навестить Гая Клавдия позже.

Ни к чему ему видеть ее разбитое лицо.

Отредактировано Tyrion Lannister (2017-06-18 00:35:49)

[nick]Magdalene[/nick][status]dies irae[/status][icon]http://i65.tinypic.com/68tw6f.png[/icon][sign]nam et si ambulavero in medio umbrae mortis, non timebo mala, quoniam Tu mecum es[/sign]

While you live your troubles are many, poor Jerusalem.
To conquer death, you only have to die.
You only have to die.

Первосвященники говорят, а Магдалена слушает краем уха, распластанная по земле, и губы ее бесстрастно бормочут. Она прекрасно понимала, что в эти минуты решается ее жизнь, ее судьба, да только вымолвить ни слова в свою защиту не могла. А ведь Лукуллус когда-то сравнивал ее с самою Фриной, что одними словами своими могла освободить шторм и остановить самую большую бурю.
Не помогут ее слова.

Если бы она могла молиться – она бы молилась. Да только Всевышний, грозный и всесильный, не помог бы ей – блуднице самая страшная казнь. Знала много блудниц Святая земля, женщин честных и верных, несмотря на свое незавидное ремесло – блудницами были и Фамарь, и Раав, и даже тихая дочь патриарха Иакова Дина… да только таких, как Магдалена, пожалуй, и не встречалось никогда.

- Elo'hai, kol han'shama she-natata bi, - шепчет Магдалена, царапая землю. - Elo'hai, ten rak ko'ach l'chulam.

Отец Магдалены, римлянин, поклонялся другим богам. Грозному Юпитеру, юной Диане, строгой Юноне и веселому Меркурию, сладострастной Венере и яростному Марсу, что придавал ему сил в битвах и сражениях. Ларам, домашним богам.

Коли ты моя супруга, то и ты поклоняйся им, коли ты Гайя, а я Гай.

Мать покорно молчала и подносила дары домашнему святилищу, пока отец был жив, а после его смерти чаша каменная отправилась в костер, как отправились и статуи Юпитера и Юноны. Мать поклонялась иному Богу – всемилостивому, всепрощающему, но не менее грозному, чем своенравный Марс. Ведь по Его слову когда-то умерли первенцы египетские, ведь Его волей были сметены как куча мусора Содом и Гоморра, ведь по Его повелению умерли страшною смертью все враги царства Израильского. Магдалена дичилась его и боялась, даже когда мать, крепко схватив ее за руки, вела в храм, где приносились жертвы во имя милости Его.

- У Всевышнего в пригоршни все горести небесные, все зло и все добро земное, вся радость и все горести, - говорила Эвхора скороговоркой, молитвенно вознося глаза к небу. – У Всевышнего в ладонях любовь трепещущая, счастье ошеломляющее, все наше – Ему, Мария. Что ни попросишь, дастся тебе, что ни загадаешь – сторицей возместится. Он грозен и жесток ко врагам, но Он милостив к нам с тобой. Те, отцовские боги, они ничто, они пыль под ногами Его. Понимаешь ли, дитя мое?

Если бы Магдалена могла, она молилась бы мечу. Если бы умела – молила бы его о том, чтобы он безжалостно отсек ей волосы вместе с языком, чтобы не лежать на прелой, раскисшей от дождя земле. Руки в царапинах, ноги в царапинах, лицо в синяках и кровоподтеках, кто на нее посмотрит теперь? А самое-то страшное, не сбежит она от гордости своей, что жжет грудь изнутри адским огнем.
Разверзлась бы земля, показалась бы геенна огненная – она, кажется, сама бы туда прыгнула. Все одно, лишь бы не видел никто того, что сотворили с ней слуги Всевышнего. Позор был куда хуже смерти, и позора за свою жизнь она хлебнула сполна, испила полною чашей, вынужденная вылизывать языком каждую горькую каплю на стенках ее.

Это ли было ее позором? Это ли было камнем на ее груди?

Слушай, слушай Израиль.

Знал бы ты, что знает бедная Мария, бедный Иерусалим, город греха – хотелось бы тебе стоять на месте своем неколебимою твердью?
Знал бы ту боль, тот позор, что несет она в груди своей – не дрогнули бы камни твои жалостью к бедной иудейке? 
Понимал бы все это молодой пророк, у чьих ног она лежит, так заколол бы ее мечом сам, лишь бы от мучений избавить.
Да только не было у пророка ни меча, ни ножа, ни кинжала. Только веточка, которой он чертил что-то на мягком, расползшемся от дождя песке.

- Elo'hai, kol han'shama she-natata bi, - шепчет Магдалена, ожесточенно, зло и страстно. - Elo'hai, ten rak ko'ach l'chulam. Elo'hai, ten rak ko'ach l'olam.

Не умеет она молиться иначе.

Отредактировано Tyrion Lannister (2017-06-18 00:34:55)

[nick]Magdalene[/nick][status]dies irae[/status][icon]http://s7.uploads.ru/CTKFX.png[/icon][sign]nam et si ambulavero in medio umbrae mortis, non timebo mala, quoniam Tu mecum es[/sign]

Al nahomo - kaddish
Al rafuho - kaddish
Al saliho - kaddish

Кажется ей, что все дошло до той самой точки невозврата, которую рано или поздно проходит каждый человек. Бескровно и беспыльно, тихо и само с собою оно проходит почти у каждого, а вот она и тут умудрилась отличиться. Магдалене кажется, словно бы жар исходит из ее рук и тела, словно бы превратилось сердце в один большой желтый камень, коими так богата Святая земля., теплый камень и жестокий, вобравший в себя солнце все, да не любовь.

- Сказав пути своя Моисееви, сыновьям Израилевым хотения своя, - бормочут ее губы жестоко, кривятся в усмешке, лишь земля слышит то, что она говорит, что шепчет, что втаптывает в нее своим тихим и хриплым голосом. По щекам что-то медленно и вязко течет, и когда она понимает, что это не слезы вовсе, а кровь из рассеченного виска, ей становится совсем тошно. И она знает Закон не хуже первосвященников и фарисеев, и она посещала в свое время школу при Храме в маленькой Магдале, и она хорошо понимает, что Закон Моисеев суров ко всем, кто отошедши от него, и что полагается ей побивание камнями.

И сейчас она лежала на земле у Храма Соломонова, да только теперь было ей не до Закона. Она и в сам-то Храм не зашла ни разу с самого того дня, как ноги ее коснулись каменных плит Ершалаима. Храм был чужим, Храм был жестоким, он ей не нравился, и даже покровителя своего она просила снять ей дом подальше от него. Он не послушал ее – как же, милая Магдалена, тут неподалеку ведь сам прокуратор живет, это честь великая! – и иногда она слышала ночами, как ревут беспомощно жертвенные животные где-то в глубине, да как со стальным свистом нож ритуального серпа вонзается в их беззащитную плоть.

Если бы Магдалена могла, она сама взяла бы этот серп, и утопила его в море Тивериадском.

Ей вдруг стало понятно, что жизнь ее находится в руках молодого пророка, к ногам которого привели ее и бросили, как ненужную старую тряпку. С нее сорвали одежды, ее избили в кровь, ее притащили волоком и бросили… и все ради того, чтобы кто-то, называющий себя Сыном Божиим, вынес ей приговор? Кто-то, не знающий, не видящий ее, по прихоти первосвященников, решивших сломать сразу несколько жизней одним взмахом своего меча? Ей нестерпимо захотелось вдруг посмотреть на того, кто оборвет ее жизнь своим словом, и, словно бы почуяв мысли ее, книжники подхватили ее под локти и поставили прямо.

За что это? За то, что она женщина, что защитить себя не может?

Кто бы знал, как это. Женщиной быть тяжело и больно, всё что есть в женщине - больно, особенно в первый раз. Первые косы, первое платье, первая кровь, первый поцелуй, первая любовь, первое дитя, первая потеря. Женщина - существо двужильное, способное все на свете перенести, и лютый мороз, и адскую жару, и самую великую радость, и самую ослепляющую боль, и самую большую любовь. Женщина такая, ноги две, руки две, груди две, глаза два, только сердце одно. Больно осознавать себя женщиной, потому что это довольно тяжелая ноша, быть чувствительной за двоих, но от самого слова "женщина" становится сладко в гортани, на самом кончике языка. Любая женщина сильнее сотни мужчин. Любая женщина даже крови видит больше за всю свою жизнь, чем иные мужи.

Не хочется умирать Магдалене, да, видимо, придется. Мужчина привел ее в эту проклятую жизнь, а другой мужчина эту жизнь оборвет. Все очень просто, так просто, что хочется ей закричать, и она поспешно опускает глаза – их все равно заливает кровью, и она видит лишь босые ноги да веточку человека, к которому ее подвели. Всего одно слово – и судьба ее решена.

Как жаль, что из волос ее вытащили украшения. Одно из них было острым, оно и облегчило бы ей уход. Она представила на мгновение, как первый брошенный в нее камень врезается в плоть, как оседает она на землю пыльным мешком, глотая воздух, да как затем летят другие, и унижение стало почти что невыносимым.

- Отчего же. Отойдите, оставьте, пусть все видят. Пусть бросит в нее первым камень тот, кто без греха!

Она слышит этот голос впервые, и кажется ей, словно ее оглушили на одно ухо. Вокруг все рассыпалось на части от крови и слез – да, все ж таки они появились – но хватка стальная ослабла. Ее вдруг отпустили, и самый молодой из книжников вдруг отошел и удалился, повернувшись спиной. За ним потянулись и остальные, и лишь самый старший из первосвященников остановился, чтобы дать ей напоследок пощечину, от которой зазвенело в голове так, что она снова упала на землю.

- Жалкие трусы! Трусы и ничтожества! Женщину напоследок ударить, кем бы она ни была! – загрохотал рядом густой, сочный бас. – Позволь мне пойти за ними, Господи, уж я вытрясу всю пыль из их поганых душонок! Отпусти, Иоанн!

- Пётр, брат, остынь. Ничего ты этим не докажешь, они ушли, и этого довольно, - голос, ответивший ему, принадлежал подростку – высоковатый, мягкий и ломающийся, он словно бы в момент остудил тот, первый.

Магдалена почти не слышала. Она глотала ртом воздух, и слезы, самые настоящие, орошали размякший песок под ней.

Отредактировано Tyrion Lannister (2017-06-18 00:43:13)

[nick]Magdalene[/nick][status]dies irae[/status][icon]http://s7.uploads.ru/CTKFX.png[/icon][sign]nam et si ambulavero in medio umbrae mortis, non timebo mala, quoniam Tu mecum es[/sign]
Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия,
а праведницы да возвеселятся, да возрадуются пред Богом, да насладятся в веселии.

Слушай, слушай, Израиль, дочь свою Магдалену.

Гляди во все глаза, Ершалаим, святой город, грязный город, город греха. И обновил тебя Ирод Антипа, и застилаешь ты глаза своим внешним великолепием, да нутро у тебя грязное и темное, как геенна огненная, как постель нищего, как душа мытаря, что кроме денег да богатств не видит ничего. Черно твое нутро, город святости и безбожия, и желтая пыль под твоими ногами когда-нибудь станет пылью слез и забвения. Пока правят тобою сребролюбцы да лицемеры, не будет в городе радости.

Смотри хорошенько, Ершалаим, жестокий и неприветливый, град Давидов, смотри хорошенько на дочь свою, что смерти ледяной руки избежала, да подумай крепко, сколько еще таких Магдален, менее удачливых, рыдающих на улицах, заслуживают твоего милосердия.

Шепчет что-то Магдалена, на песке распластавшись, шепчет бессвязно, опухшими губами, да землю целует. Была Магдалена первой из всех щедрых на ласки женщин в Ершалаиме, волосы ее были густы, лицо бело, одежа богата да руки нежны, а теперь лицо ее разбито в кровь и стремительно наливается багровеющим синяком, да только до лица ли ей теперь, когда она живою осталась. Что те раны, что та боль, что терзает ее тело, что то унижение – жива она, жива, и хочется Магдалене закричать от радости, но взамен того она только плачет да целует песок.

Наклоняется над ней человек, что решил ее судьбу, и Магдалена спешно припоминает все, что слышала о молодом пророке, называющем себя Сыном Божиим, вспоминает день, когда слышит краем уха яростные споры слуг, что нанял для нее Гай Клавдий Лукуллус – слуги говорили о том, как вещал человек с горы Елеонской, и словно перед словами его расступилась земля да отверзлись горы, словно сухие листья. Шептались они о сыне бедной вдовы, умершем и воскресшим по одному слову Его, по прикосновению руки. Магдалена запомнила лишь одну фразу, что якобы сказал пророк – «не судите, да не судимы будете».
Что ж, видимо не прав он был – она-то со своей стороны первосвященников и фарисеев никак не судила.

- Где те, кто тебя обвинил? Никто не осудил тебя?

Магдалена поднимает голову. Сначала она видит тех, кто окружает человека – их всего трое, и все они стоят вокруг Учителя своего кольцом. Рыжий и кривой человечек, что ухмылялся нехорошо, чернобровый и чернобородый силач-весельчак, да безусый подросток с глазами ланьими, небесно-голубыми, нечасто родятся такие в светлом Израиле. Перевести взгляд на Учителя их оказывается труднее, чем она думала - молод да светловолос мужчина, таких много в Ершалаиме, да только посмотреть в эти карие глаза она отчего-то не может.

Много, много греха несет на себе бедная Магдалена. Есть те, что она выставляет перед собой спасительным щитом и несет как броню, есть те, что прячет тщательно ради сохранения своей репутации, а есть то, что она навсегда похоронила в глубине своей души, лишь бы не признаваться в том самой себе. Раньше она на прямое обвинение могла кинуть гордо – да, блудница! да, грешница! да, всю себя без остатка в чужих объятиях потеряла! да вот только счастливее я тебя, святоши, счастливее во сто крат, слышишь?!
Врала, врала немилосердно, никогда не была счастливее - даже в золотых одеждах, даже в драгоценных каменьях. Раньше прятала она маленький моток золотой пряжи, что украла она из дома матери перед тем, как кредиторы конфисковали все ее имущество после смерти, а потом этих мотков у нее стало столько, что можно было утонуть в этом золоте. Да только лучше бы залили его расплавленным в горло ее. Не приносило оно счастья никогда, и не принесет.

Да кому и когда признаешься во всем этом? Кому расскажешь, что пришла однажды в долину Хакль-эль-дам на пустырь, чтобы удавиться, да так и не нашла в себе сил сделать последний шаг с веревкой на шее? Кому покажешь шрамы на запястьях и бедрах, кому расскажешь о том, что покровители расточали не только ласку, но и плетку-кошку, что снимала со спины кусочки плоти? Кто и когда увидит двоих нерожденных ею детей, да одного мертвого младенца, который не пожелал родиться живым у такой матери, и которого она похоронила под самой большой оливой, которую только смогла найти в окрестностях Ершалаима? Кому поведать о том месяце, что прошел с его смерти, когда она, ослепшая от слез, могла только раскачиваться из стороны в сторону и бормотать что-то несвязное?

Кто бы услышал эту ее исповедь и не осудил, если бы она все же осмелилась рассказать?

Не смеет поднять глаз Магдалена, потому что хорошо понимает, что он все это знает также отчетливо, как и она сама, и неизвестно откуда к ней пришло это знание, оттого стыд и скорбь начинают жечь с новой силой.

- Никто, - говорит она хрипло. - …Господи.

Отредактировано Tyrion Lannister (2017-06-19 23:54:55)

[nick]Magdalene[/nick][status]dies irae[/status][icon]http://s7.uploads.ru/CTKFX.png[/icon][sign]nam et si ambulavero in medio umbrae mortis, non timebo mala, quoniam Tu mecum es[/sign]

Слава Тебе, показавшему нам свет.
Слава в вышних Богу,
и на земле мир, в человецех благоволение.

Немногого ожидала Магдалена от человека, что называл себя Сыном Божиим.  После того, как ненадолго сошла на нет радость, появился страх. После того, как самое сокровенное и грязное выплыло на поверхность ее разума, как грязные мыльные хлопья из-под рук прачки, после того, как смятение и недоумение охватили ее с головы до ног, как только поняла она – нет, не враки, отнюдь не враки все то, что о нем говорили, и что он теперь знает всю ее историю не хуже чем она сама.
Он знает, а значит, прощения ей не будет. Сама-то она себя за это никогда не простит.

Как-то она попыталась рассказать первосвященнику то, что беспокоило и раздирало ей грудь. В микдаш меат она пришла с искренним намерением попросить о помощи, облегчить душу, получить совет, как жить далее – она была совсем еще девочкой, шестнадцати лет, жившей со своим тяжелым грехом, а вместо совета и покаяния священник протянул ей несколько монет и предложил последовать за ним, маслянисто улыбаясь и распуская руки. Тогда Магдалена ударила его, тогда же ей пришлось спешно уходить из Магдалы – обиженный мужчина публично объявил ее блудницей и богохульницей (как же так, ударить служителя Божия!), и в руках прежде добрых к маленькой Марии жителей городка впервые появились камни, и впервые в сторону ее послышались гневные слова.

Магдалена не ждала больше советов, не ждала помощи, не ожидала даже прощения и отпущения своих прегрешений. Да и что уже, в сущности, можно исправить? Былой целомудренности и девичества уже не вернуть, не остановит рука сосуд с едким веществом, призванным убить дитя во чреве ее, не восстанет из гроба мертворожденный сын. Магдалена не могла даже думать о нем без горечи и слез – мальчик, у которого даже не было имени, казалось бы, окончательно похоронил ее как женщину и оставил лишь существо, расточающее сладкие улыбки и доступные ласки, и существовать это создание перестало бы только в тот самый миг, когда последнее человеческое окончательно ушло бы по капле в землю.

Кто знает, как бы закончилась ее история, если бы не первосвященники, схватившие ее. Кто знает, где бы нашли ее тело – в луже ли с перерезанным горлом, в долине ли Хакль-эль-дам, где находят висельников, на дне ли моря Тивериадского – кто знает?

Руки мужские касаются ее волос, касаются щек и ресниц, проводят невесомо по опухшим губам, задевают пальцами краешки окровавленных, шатающихся зубов. Магдалена поднимает голову, смотрит во все глаза – за всю ее жизнь мужских прикосновений было больше, чем звезд на небе, да только вот доселе она не чувствовала спокойствия, коим понемногу заполнялось ее истерзанное сердце. Кровь больше не течет, и рана на виске не беспокоит, в затылке не разливается больше тупая, пульсирующая боль, губы не ноют, зубы не шатаются, щеки не горят от ударов. Боль во всем ее избитом теле вдруг ужимается до размера песчинки, а затем и пропадает вовсе, будто и не было ее никогда. Магдалена смотрит в глаза молодому пророку – она наконец-то это может – и чувствует, что тугой узел в ее груди понемногу ослабляется, что уходит напряжение и тревога, которые стали ее спутниками на все эти годы.

Чувство, что посетило ее, было совершенно непередаваемым. Словно между ребер вставили уголек, согревая и утешая, ободряя и доверяя, уголек, что понемногу заполнял всю грудную клетку, что ласково касался сердца и наполнял душу чем-то непонятным, чем-то, от чего хотелось кричать во весь голос от радости, захлебываясь собственным радостным криком. Уголек казался ни много, ни мало, драгоценным камнем в груди - достойна ли, достойна ли она была такой чести?

Давно ли она кричала от радости? Давно ли ей хотелось объять весь мир, что доселе был к ней немилосерден?

- И я не осуждаю тебя, иди и впредь не греши, - улыбается ей молодой пророк, Сын Божий, и Мария целует ласкающую ее ладонь.

- Я за тобой пойду, - говорит она тихо, и душа ее рвется навстречу тому, что видит единственно правильным. – Благодарю тебя, благодарю тебя, сотни раз, тысячи раз, я недостойна твоей милости, недостойна даже единой ее капли! Благодарю тебя! Я все брошу, все за спиной оставлю, я последую за тобой куда скажешь, отче, пока не прогонишь.

То, что следовало понять бы раньше, поняла она именно в этот, единый момент - никакие богатства, никакой достаток, никакие блага земные не заменят душевного покоя. Никакие камни самоцветные не успокоят совесть, никакие монеты золотые не разбавят сосущего одиночества, что таится в сердце юркой ледяной змейкой. То, каким способом ты всего этого добился, будет преследовать тебя до конца времен, и, в конце-концов, лягут все богатства земные на твою грудь тяжелым камнем. Легче каравану верблюдов пройти чрез игольное ушко, чем богачу достичь Царствия Небесного. Чтобы это понять, это нужно было почувствовать всем сердцем и отречься от этого перед лицом смерти. Отбросить, откинуть как самую настоящую болезнь, как заразу, которой не место в сердце.
Чтобы это понять, ей нужно было быть готовой умереть.

Слушай, Израиль, дочь свою Магдалену, девицу из колена Иссахарова. Внемли, Израиль, люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всей душою твоей, и всем существом твоим.

Смотри внимательно, Ершалаим, город костей и плоти, город греха, смотри и запоминай.

Не знал ты доселе, что истинно является чудом.

Отредактировано Tyrion Lannister (2017-06-20 23:30:47)