[indent] С каждым днем на Стене становится всё холоднее. Иногда Джон в этом абсолютно уверен, иногда сомневается – насколько его ощущение холода зависит от уверенности в том, что зима близится? The winter is upon us, – повторяет мейстер Эймон. Джон говорил с ним недавно, с ним и Сэмом, о выборах нового лорда-командующего.
[indent] Джону ни один из кандидатов не кажется достаточно умным и дальновидным, хоть он и сказал Сэму, что предпочел бы видеть плащ лорда на плечах Пайка или Маллистера. Вот только он прекрасно понимает, кто одержит победу. Это неизбежно, говорит он другу устало. Разве не видишь? Единственный, кто набирает голоса день ото дня. Янос Слинт. Человек, который посадит его обратно в клетку, а скорее всего – всадит стрелу со спины.

[indent] – Вы хотели меня видеть, Ваша Светлость?
[indent] Джон, безусловно, понимал, что появление Станниса Баратеона и его армии спасло братьев от атаки одичалых. Понимал, и тем не менее тяготился присутствием самопровозглашенного короля в Черном замке. Здесь ему и игре престолов, которую он принес с собой, не место. Внимание короля душило юношу даже больше, чем ожидаемая неприязнь и презрение дозорных, с которыми он столкнулся по возвращении.
[indent] То, что сказал Станнис… то, что он ему предложил... Джон невольно стискивает пальцы на рукояти меча; впрочем, быстро спохватывается и разжимает ладонь. Дыхание спирает, он будто пытается дышать, стоя против ледяного ветра – вбирать воздух приходится короткими отрывистыми глотками, и все время кажется, что вот-вот задохнешься. Есть вещи, которые хочешь вне зависимости от того, позволены они тебе или нет. Которых невыносимо жаждешь, отказываясь это признавать.
[indent] Ему хочется крикнуть: я не предам своего брата! Я не предам своего отца, свою семью! А ещё ему хочется согласиться. До ужаса, до жгучего стыда хочется одним простым согласием сделать Винтерфелл своим. Джон медленно качает головой.
[indent] – Ваша Светлость, я…

[indent] В конце концов он не дает ответ. Станнис прерывает его, позволяя отсрочить принятие решения. Вместо немедленного ответа король просит бастарда убедить Манса Налётчика преклонить колена. Джон морщится. Час от часу не легче.
[indent] – Хорошо, – Джон не скрывает своего отношения к просьбе короля.  Как убедить человека, который всей своей жизнью отрицал чью-либо власть над собой, преклонить колени? Да он скорее сам вденет голову в петлю. – Я попробую.
[indent] Наверное, Станнис ожидал от него другого ответа, но ничего лучшего Джон предложить ему не мог. Поклонившись под пристальным взглядом холодных глаз Баратеона Джон выходит из Королевской Башни.

[indent] Джон ни разу не ходил навестить Манса Налётчика после его пленения. С одной стороны, не знал, зачем. Что он ему скажет? С другой, не хотел вызывать лишних разговоров и подозрений. Ему достаточно было, что часть братьев до сих пор считают его предателем. Джон представил, что сказал бы Аллисер Торн, увидев, как Лорд Сноу по-дружески болтает с Королем-за-Стеной.
[indent] И в этот раз он не пошел к Налётчику сразу после разговора со Станнисом. Ему нужно было время: обдумать предложение короля, обдумать, что он может сказать Мансу. Он проводит несколько часов на тренировочном полигоне, и ещё несколько – на Стене, вглядываясь в белоснежную пустоту. На следующий день его ловит за локоть Далла, и Джон без возражений рассказывает ей о разговоре с королем. Если кто и сможет убедить Манса отказаться от своего упрямства, так это женщина, носящая под сердцем его ребенка.

[indent] В темницах холодно, хотя не так холодно, как в клетках, свисающих со Стены. Джон вспоминает, как провел в подобной четыре дня по велению сира Аллисера и сира Яноса. Конечно, сравнивать положение бастарда в опале и пленного Короля, пусть даже сомнительного по происхождению, не имело смысла.
[indent] Точно так же Джон отмахивается от мысли, что где-то рядом держат часть отряда, с которым он намеревался перелезть через Стену, и который захлебнулся в атаке на Черный замок.
[indent] – Здравствуй, Манс, – Джон не может и не хочет скрыть усталость в своем голосе. Усталость, кажется, впиталась в него, в каждую его кость, в каждую мышцу и бежит у него по венам. – Я хотел бы поговорить с тобой.
[indent] Переубедить тебя. Сломать тебя. Нет, на самом деле ничего подобного Джон не хотел. Почему он, собственно, не отказался выполнять просьбу-приказ Станниса? Потому что королям не перечат, – звучит в голове противный голосок, напоминающий почему-то Теона Грейджоя. Потому что я не желаю смерти одичалым, – отвечает сам себе Джон. Не хочу смерти всех этих мужчин, женщин и детей, которые пошли на Стену с одной целью – спастись от белой смерти. Если их Король преклонит колена, есть вероятность, что Станнис их пощадит. Что позволит им расселиться на землях по южную сторону Стены.
[indent] Или убьет их всех. Или заставит сражаться на своей стороне.
[indent] Об этом Джон предпочитает не думать. Может, ему и вовсе не придется об этом думать: он уверен, что Манс его и слушать не станет, что он даже возлюбленную свою не послушает.

[indent] С некоторых пор Джону постоянно кажется, что каждый его шаг, каждое действие – это какой-то невероятный, при это нередко бессмысленный труд. Как будто он толкает на вершину горы огромный камень, а когда приближается к цели, этот камень с грохотом летит вниз. И ему приходится начинать сначала. Все его слова, осторожные и вроде бы разумные, предназначенные для окружающих людей, падают в снег и затаптываются. Он говорит со Станнисом, но думает, что его не слышат. Он утверждает что-то дозорным, и абсолютно уверен, что его не слышат. Люди вообще мало что способны разобрать за гулом ярлыков, которые охотно вешают друг на друга.
[indent] Ворона, – зовёт ему Манс. Джон хмыкает. Конечно, ворона. Кто же он ещё. Да к тому же предатель: теперь как для одичалых, так и для братьев-дозорных. 
[indent] – Какое же это было бы тогда предательство, Манс? – Джон вскидывает брови. – Я не мог поступить иначе, – добавляет после небольшой паузы, тише. Те же слова, которыми он отбивался от Игритт и её острых стрел. Правда, от которой ему, тем не менее, тошно.

[indent] Едва ли Манс Налётчик верил в собственные слова. Да и как он себе это представлял? Является Джон Сноу на Стену, одетый в шкуры диких зверей, убивший Куорена Полурукого, и внезапно все начинают его слушать? Собирать вещи и бежать на юг? Чушь. И Король-за-Стеной это наверняка понимает. Джон мог либо остаться с ними, либо вернуться на Стену, а потом уже у него не было выбора – что делать и как биться.
[indent] Джон вспоминает, как армия Станниса Баратеона ворвалась с фланга в ряды одичалых, сметая мужчин и женщин на своем пути. Страшное зрелище. По-своему прекрасное, по-своему ужасающее. Сталь и дисциплина против ярости и отчаяния.
[indent] Тем временем, Манс задает вопрос, на который у Джона нет простого ответа. Хотя ему хотелось бы утешить этого смелого мужчину заверениями в том, что его люди не пострадают. Что они будут жить в безопасности и достатке до конца своих дней… у юноши вырывается горький смешок. Даже жители юга не знают сейчас, что такое безопасность и достаток.
[indent] – Их судьба зависит от тебя, Манс. За этим я и пришел.
[indent] Ему предстоит предложить унижение в надежде, что на это унижение согласятся. Такому он никогда не учился, к такому его ничто не готовило. Он умеет молчать и ударять мечом по мечу другого, но играть словами…

[indent] – Станнис хочет, чтобы ты преклонил перед ним колени, – Джон не пытается смягчить тон, он говорит прямо, понимая, что любое оттягивание, лебежение только уменьшат его шансы повлиять на Манса. С этим человеком надо быть предельно честным. – Он обещает тебе титул и земли. Одичалых пустят за Стену, они будут под защитой как твои подданные.
[indent] Он намеренно избегает «если», не давая Мансу возможности за это «если» уцепиться. Не продолжает он свои слова и каким-либо «в противном случае». Оба они хорошо понимают, что ждет Манса, откажись он принимать предложение Станниса. А вот что ждет при таком раскладе одичалых – не знает и сам Джон. Едва ли Станнис Баратеон прикажет их всех убить. С другой стороны – почему нет? Он безжалостный человек. Слёзы женщин и крики детей не растопят его сердце, прими он такое решение. И всё-таки более вероятным Джону кажется возможность того, что, лишившись Манса как возможной пешки, король просто выберет себе другую. Тормунд? Сигорн, сын Стира? Первый мог бы, его любят и уважают, однако сложно сказать, кто упрямее в своих убеждениях – Манс или Тормунд. У Сигорна нет и половины такого влияния… но, может, именно он прельстится выгодами, которые предлагает южный король.

[indent] Джон старается не смотреть на Даллу. Она, в сущности, – его дополнительный козырь, по крайней мере, он очень на это надеется. Но не знает наверняка. Ведь может быть так, что Далла поддержит любимого мужчину в его стремлении получить благородную смерть вместо сытой жизни. А может, в самом деле, попытается переубедить – ради него самого, ради их общего ребенка, ради племен и народов, которые он объединил с тем, чтобы дать им возможность пережить грядущую зиму.
[indent] Невольно одна мысль пронизает его резко и колюче: а ведь Станнис не знает, кем Далла приходится Мансу. Пока что не знает, и может угрожать самому Королю-за-Стеной, но не знает о самой больной, самой ранимой его точке. Не знает о его слабости.
[indent] Джон прикусывает губу. Нет, если кто и откроет Станнису Баратеону правду, это будет не он.

За ненависти яд, что ты испил до дна,
За то, что так привычна к телу броня.
Кого угодно ты на свете обвиняй,
Но только не меня, прошу, не меня

Зима.
Далла знает, ч т о  такое зима. Что такое лютый мороз, пробирающийся за кости грудной клетки к сердцу и ледяными ладонями обхватывающий судорожно мечущийся комочек. Что такое сахарно-холодный снег, падающий с девственно-сизого неба невинным мягким пухом, который под ногами, сапогами, ботильонами превращается в грязную кашу. Что такое лед — хрустальный и острый, вспарывающий кожу неосторожных ладоней и пресными слезами стекающий от ранок под рукава.
Конечно, Далла знает. Это воспоминание из другой жизни, из жизни, где она играет с Вель в снежки и слушает песни Манса, пытаясь замести ими что-то внутри себя. Что-то, что было сначала сосущей пустотой за левыми ребрами, а потом неожиданно и лаконично вплелось в ее жизнь цветом серых, под небо не наступившей еще весны, глаз, которые смотрят ласково и обеспокоенно на заигравшуюся, не вылезающую из светлого снежного детства Даллу.

Искоса смотрит в темные глаза Вороны — сколько боли в черных радужках. У него глаза — цвета потухших углей, затянутые дымкой — глаза предателя, труса и слабака. Вкусивший единожды свободу не променяет ее на жизнь прежнюю, полную лишений и запретов. Что же твориться в голове этого ребенка, который хочет казаться взрослым, ответственным? Ему же шестнадцать — там, где люди не имеют титулов, женщины уже имеют детей, а юноши знают вкус победы и лично добытого ужина. Что знает Джон Сноу?

Ничего.

Его король тоже ничего не знает — Далла не понимает головы, не говорит и почти не шевелится. Шкуры скрывает еще пока не большой живот, но не должен никто знать, что сила этой одичалой не в своей кровожадности, а в страхе. Манс говорил, что пора перестать бояться своего будущего, ведь она неизбежно. Теперь Манс где-то в подземельях Черного Замка, жестоко поплатившийся за попытки вкусить свободу. Это ли будущее? Она следует за Джоном Сноу молчаливой тенью, диким зверьком поглядывая на мужчин на стене. Женщин здесь нет, но Далла слышит истории о какой-то красной ведьме, что способна управлять самим огнем. Неужели правда? Значит огнем хочет южный король забрать их плоть? Слишком странными кажутся ей южные люди, шумными, громкими и вечно мерзнущими в своих плащах с гербами. За то время, пока они идут до подземелий, Далла слышит скверные речи о местной погоде и, впервые, гордо вскидывает голову и расправляет плечи — это ее земля, здесь нет места изнеженным людям из застенья, красной ведьме и южному королю.

Видеть Манса за решеткой, все равно, что самолично вонзать клинок в грудную клетку — иррационально и страшно. Забывая о Вороне рядом, о прутьях и даже об охранниках, которым она скалилась минуту назад, Далле хочется броситься к нему в клетку и не выходить от туда, даже если через минуту их обоих отправят на верную смерть. Вольные люди преданы тем, кого любят — это, пожалуй, единственная их слабость. Манс же осунувшийся, небритый, но с тем же несгибаемым взглядом на нее не смотрит. Джон тоже не смотрит. Становится жарко и неуютно, Далла осматривается вокруг, чтобы чем-то себя занять. Она так хотела увидеть Манса, а теперь, когда он рядом, она не имеет возможности прикоснуться к нему. Хочет спросить даже разрешение у Джона, но кто для нее этот мальчишка? Ворона, не более.

Преклонить колени перед южным королем и она не согласна, и отчетливо осознает расплату за это. Трудно грезить о свободе, не имея выбора, но неужели они настолько зажаты между смертью и Баратеоном, что не могут просить что-то большего? Ведь не нужны им замки и титулы, не нужны заморское поило и женщины, просто немного земли там, где снег не покрывает всю землю, куда не посмотри. Можно подумать, каждый клочок земли по ту сторону земли кому-то принадлежит  — Далла слышала истории о непроходимых лесах и высоких горах, где водятся лютоволки и олени. Там бы ее народ зажил счастливо.
— Джон, - наконец решается заговорить Далла. Поднимает глаза, кладет руку на плечо, утопая в темном плаще. Она не воин, она не будет требовать или умолять. Смотрит в глаза — долго, неотрывно, без тени упрека, ненависти или отчаяния. Смотрит и немой просьбой просит отойти, места здесь не так много, а воронье одеяние слишком объемно. Как и ее собственное.

Дыхание Манса на ее лице как маленькая победа. Закрывая глаза, она снова чувствует себя под защитой мужчины и ей не так страшно, как было страшно на подходе к Черной Стене или перед Станисом. Прутья узкие, но все же ее пальцы переплетаются с грубыми и холодными пальцами Манса. Она и холода клетки не чувствует, когда прикасается лбом, чувствует тепло Манса и его непреклонность. Он, конечно же, выберет смерть, но спасет стольких, скольких сможет.
— Что бы ты выбрал? , - она не заплачет, не при вороне. Смотрит на него через плечо, и моргает, чувствуя, что это лже-спокойствие дается ей слишком тяжело, — Ты ведь волен выбирать, Джон Сноу?, - голова вскинута вверх. У загнанного в угол зверя нет силы большей, чем в собственном страхе.

Не копи на земле сокровища.
Ты - чудовище, я - чудовищней,
Не видать нам  даров небесных
Что внутри тебя? глянь,
- не бездна ль?

Темные от копоти рты подсвечников, шершавые стены подернутые инеем, узкие окна под самым потолком, истертый сотнями жестоких подошв и беззащитных коленей каменный пол. Такой знаменитую Стену навсегда запомнит Далла, хотя с отдельных ее мест открывается по истине захватывающий дух вид.— Нет, Далла. Я могу выбрать.., - засмеялся будто в лицо плюнул. Дальше она позволила себе не слушать, что толку от слов Джона? Гораздо важнее частое и отрывистое дыхание Манса. — У нас нет лорда-командующего, который мог бы это сделать. Армия Станниса больше, чем все дозорные вместе взятые, отвечать тебе перед ним., - непроницаемые черные глаза вороны заставляют держать под контролем каждую напряженную мышцу, каждый неприрученный нерв. Далла постоянно оглядывается на него, несмотря на то, что он уже не раз ловил на себе ее взгляд. Так стань им! Манс оказал тебе услугу, разрешив остаться, неужели ты забыл? Она кричит внутри, громко, зажав уши руками, чтобы не пугаться собственного надрывистого голоса, но наяву лишь молча смотрит и поджимает губы. Этот гениальный план Манса, собрать армию, стать лидером, выдвинуться вперед, перейти стену — потерпел фиаско в самом конце, когда казалось, что все невзгоды уже позади.

Она слышит удаляющиеся шаги Джона и обрывки его слов, но не может разобрать. Слышит, как за ним захлопывается тяжелая дверь и слышит стук своего собственного сердца. Слышит, но не видит — крепко зажмурившись, она отчаянно пытается думать, найти выход, лазейку, но не выходит. В голове разрозненный хаос из мыслей, по большей частью состоящих из воспоминаний. И из моментов, которые совсем скоро станут воспоминаниями, как только летний король отдаст приказ. У Даллы холодные руки, но не голова, от того она крепче жмется к Мансу, бормоча откровенную глупость, — Там... Там всего трое охранников, Манс... Может получится, по крайней мере двух точно получится...

Четыре. Несколько дней назад Далла и не подозревала, что на свете существует кто-то страшнее безумных Белых Ходаков с маниакальным желанием уничтожать все на своем пути. Мертвых, подчиняющихся ледяному монстру. Думала так, пока не увидела людей Баратеона, не соблюдающих никаких правил вообще. От их безрассудства, вседозволенности и острого оружия Даллу бросало в дрожь и она стала ненавидеть утро, потому что именно в это время этих людей можно было встретить в самом скверном расположении духа.

Три. Тряска в комнате в камере становится невыносимой, но это ее трясет от страха и безысходности. За дверью трое хорошо подготовленных воинов, но может быть ей удастся перевесить силы в свою сторону? Разыграет сцену перед ними, что плохо, быстро убьет одного, второго, третьего загонит в клетку, заберет ключи... И что дальше, Далла? Безнадежная идея, ты же понимаешь. Почти насильно заставляя себя, Далла открывает глаза и снизу верх смотрит на Манса, которому явно не повезет больше остальных. Но он даже не шевелится. Кажется, даже не дышит. И, глядя на него, Далла сама застывает. Когда-то давно она пообещала себе, что если ее мужчину все же убьют, она будет рядом до последнего, и не отвернется. Не отвернется.

Два. Камера наполнятся теплом, а ей холодно, будто бы в реку провалилась. Почему им никто не поможет, почему Джон говорит что-то о своих дурацких плащах и лютоволке, как это поможет? Он же пользуется здесь авторитетом, это видно. Пусть его клеймят предателям в спину и Вороны, и Вольные Люди, но что-то в этом юноше заставляет остальных слушать его. Далле отчаянно не хотелось верить, что Джон даже не пытался помочь Мансу, а коротко глотал указания летнего короля и кланялся при выходе.

Один. Она старается не заплакать, чтобы не слышать ласковый голос Манса, называющей ее глупышкой. И думать старается, отсчитывая про себя, говорят, так легче успокоиться. Четыре, три, два один...
Три.
Три...
В голове что-то щёлкнуло, будто бы паззл собрался. Почему еще при Джоне она не вспомнила о своем сне? Ведь именно он подтолкнул прийти сюда. Хрипло рассмеявшись, Далла вытерла раскрасневшееся лицо руками, — Когда я молилась в Богороще, то видела сон. Или не сон, не знаю, все было так реалистично... Женщина с глазами цвета ранней зимней зари, она пришла на мои молитвы, но говорила, что ни Матерь, ни Дева и ни Старица. Она сказала, что тот Рог, который нашел ты — это не Рог Зимы. Что их три. И два здесь находятся, на Стене, а настоящий..., - она замолчала, переводя дыхание от быстрого темпа речи, - настоящий у маленького вороненка, что пришел с Юга. И про матерь и ее драконов рассказывала, у нее тоже есть Рог, но он сокрушит Короля Ночи, а Рог вороненка разрушит Стену, - быстро, сбивчиво то говорила, то шептала Далла, в надежде, что Мансу ее рассказ окажется понятным, а главное — нужным
— Может... Рассказать это Джону? Баратеону? Может их заинтересует это информация в обмен на твою свободу? - она старательно избегает слов "на твою жизнь", боясь даже представить, какого это — жить без Манса Налетчика.