[NIC]Marcus Vinicius[/NIC][AVA]http://1.fwcdn.pl/ph/13/11/1311/331337.2.jpg[/AVA]
Свершилось ли? Молодой патриций неглуп, он понимает. Не зря Петроний предупреждал его, пусть и в шутку, дескать, берегись Поппеи, божественная Августа не преминет глаз положить - а тут точно коса на камень наскочила.
Она не хочет его, Виниций понимает, ибо неглуп. Она - воплощенная добродетель, где это видано, чтобы воплощенная добродетель расточала свою благосклонность. Впрочем, он мало в жизни видел воплощенных добродетелей, скорее напротив. Благосклонны ли они были? О да. Благодарны ли? О да. Молодой патриций не невинен, он знает, как мир устроен.
Нет, он не согласен больше сидеть и ждать у моря погоды, ждать, чтобы смилостивилась над ним Венера и сотворила чудо, она уже сотворила чудо, вот оно - творение ее божественных рук, ходит рядом с ним, говорит с ним, даже смеется с ним иногда. Однажды разрушатся чары, Виниций знает это, и тогда он поймет, он увидит - его Каллина такая же, как и другие женщины, такая же жадная до ласк, жадная до поклонения, жадная до обожания. Он сам сделает так, чтобы разрушились чары, чтобы пал искусно творимый образ добродетели - и тогда она будет принадлежать ему. Ему, ему!
Он заберет ее, увезет силой, как и хотел. Она станет его рабыней, он прикажет стегать ее плетьми и будет лить на ее раны вино. На коня будет садиться с ее спины. Она ему ноги будет омывать своими слезами. Так он отомстит ей, отомстит за то, что околдовала его, что он проклят теперь - не будь он Марк Виниций, отомстит!
Однако чем дольше находится Виниций среди этих людей, тем слабее становится его ненависть к ней. Лигия, звал он ее, задыхаясь в лихорадке, Каллина, звал он ее, а с уст срывалось - моя, моя.
Божественная моя. Прекраснейшая из смертных.
Он любит ее, ненавидит ее. Пусть Гадес поглотит и Авла, и Помпонию, и лекаря Главка, и разом всех христиан, но оставит ему только ее одну, Лигию. Тогда он сможет забрать ее, и она будет его, она будет принадлежать ему, не будь он Марк Виниций.
Виниций привык брать то, что хочет - однако здесь он, должно быть, слишком сильно хотел, настолько сильно, что не мог взять.
Проклятая рука болит, как одержимая, ему с трудом удается встать с постели и выйти в сад, заслонив от яркого полуденного солнца ладонью глаза. Проныра-грек еще третьего дня обещал ему принести табличку от его управляющего, но ни грека, ни таблички не было, точно в воду канули, а между тем никто из его людей не знал на самом деле, где он и что с ним, поверили, болваны, в сказку, которую он сочинил. Виниций садится на низкую приземистую скамью у входа в дом, подставляет солнцу лицо, крупные капли пота скатываются у него со лба и висков.
Панацея, я тяжко болен, Фортуна давно отвернулась от меня, ты был прав, друг мой Петроний, бесконечно прав был. Я не смогу, ни за что не смогу.
- Лигия? - полуденная тишина звенит настолько отчетливо, что он успешно прохлопал скрип открывающейся двери.

Отредактировано Jaime Lannister (2016-08-21 17:55:31)

[NIC]Marcus Vinicius[/NIC][AVA]http://1.fwcdn.pl/ph/13/11/1311/331337.2.jpg[/AVA]Бог? А пусть бы и Плутон потребовал себе его душу, пусть бы и Морс вечно пожирал его тело и пил его кровь, лишь бы подле него была она, Лигия. Его богиня. Его, его.
Солнце бьет в глаза немилосердно, Виниций смежает веки, но даже и ослепнув, он будет видеть ее, даже и оглохнув, будет слышать - ее, пока она сидит здесь, с ним рядом, пока говорит с ним, пока так близка к нему, что он, кажется, слышит, как стучит ее сердце.
- Ты это сделала, прекраснейшая из смертных, - ему бы привлечь ее к себе, прижать к груди, покрыть поцелуями эту мраморную кожу, но перед мысленным взором снова встает тот проклятый день на Палатине. Он тогда успел поцеловать ее, раз или два, и навечно теперь запомнил вкус ее губ. Ей, должно быть, нравится играть с ним, иначе не запретила бы Урсу его убивать. - Ты. Не бог.
Ночами, когда одолевала его жестокая лихорадка, Виниций призывал ее, но сам не слышал своего голоса - должно быть, перепутал сон с явью, и сон вышел слишком хорошим. Ведь наяву она его избегает, хоть бы и сама утверждала обратное - меняет ему повязки, подносит пищу и воду, но сторонится его. Боится, должно быть, его. Но говорила же Акта, что Лигия хотела просить у него вернуть ее Плавтиям, ведь говорила! Акте лгать незачем, она свое уже отолгала, да и, похоже, слишком он ее перепугал в тот день.
- Не бойся, моя божественная, - Виниций отворачивает лицо от проникающего всюду солнца, но, отвернувшись, встречается с нею взглядом; щеки ее красны, точно она стыдится того, что сказала, или желает сказать то, чего потом будет стыдиться. - Я не причиню тебе зла.
Лишь бы с ним не приключилось никакого зла, когда уйдет отсюда - а что без нее обязательно случится с ним что-то недоброе, Виниций знает наверняка.
- Или ты боишься меня, Лигия? - самого ее имени приятно касаться губами, "Лигия", - произносит молодой трибун, и отзывается ее имя вином и медом. О, как же он глуп был и слеп, найдя в ней тогда на Палатине сходство с Нигидией и Криспиниллой! Она, пожалуй, красива, Кальвия Криспинилла, и Поппея красива, но Лигия... - Не бойся. Взгляни на меня.
Он не спеша приподнимает ее подбородок, чтобы запрокинула она голову, и бешеная кровь стучит у него в голове. Только бы совладать с собою - перед этой точеной шеей, перед белой этой кожей он напрочь теряет волю, благо еще слишком слаб, лихорадка еще не до конца отпустила его, а не то снова предпринял бы попытку овладеть Лигией, более успешную на сей раз.
- Счастлив я, что могу видеть тебя и говорить с тобою, божественная Каллина. А ты? Откройся мне, Лигия, - теперь он почти умоляет. Лекарь заверял его, что совсем скоро он пойдет на поправку, а это значить могло только одно - он уйдет отсюда, должен будет уйти, а Лигия останется здесь, и он будет тяжко тосковать без нее в Риме.
Рим! Всегда много значил для него Рим, но теперь... На что ему Рим, когда Лигия останется здесь, в Остриане? Пусть тогда и сам он отправится жить в Остриан.
- Знаешь ли, что видел тебя во сне, Лигия? - говорит Виниций спокойно, едва слышно, так, чтобы слышать могла только она одна. - Откройся мне.

[NIC]Marcus Vinicius[/NIC][STA]vitam aeternam[/STA][AVA]http://1.fwcdn.pl/ph/13/11/1311/331337.2.jpg[/AVA]
- О... carissima, - кровь закипает у него в жилах, и сердце стучит так сильно, что грудь его вот-вот разорвется, так ликует, так торжествует все его существо. Если бы она знала, о, если бы она только знала, что только этого он и ждал, ждал, когда сама она спросит его, не уйдет ли он, останется ли он. И вот она спрашивает - а он знает и не знает, что ответить, только сильнее сжимает ее пальцы, полагая то, что она не отняла руку, чем-то вроде позволения на что-то большее.
Пожалуй, молодой патриций согласился бы вернуть тот день, и пир, и Палатин, и ее руки на своих плечах, даже если бы она снова отталкивала его, и ее губы на своих губах. Но тогда никто, ни Акта, ни Урс, ни сам цезарь не смогли бы отнять Лигию у него - никто, никто!

Никакими словами не смог бы Виниций передать то, что случилось внутри него, стоило только Лигии спросить его, не уйдет ли он, останется ли он. Одно только это значит, пожалуй - он, Марк Виниций, оказался сильнее неведомого до сих пор Христа, а ведь был уверен, да и еще уверен, что Лигия никого в целом свете не любит так сильно, так глубоко, кроме своего Христа. Виниций хочет спросить - и боится спросить. Его руки слишком грубы, чтобы удержать создание столь воздушное, но разве сравнится его любовь, горячая, пылкая, с той любовью, о которой так часто слышал он в общине христиан? И, если вначале это было желание обладать, то происходящее с ним ныне, пожалуй, так же незнакомо ему, как и ей.
То, что хочет, Виниций привык брать без особых помех. Оттого и противилось поначалу все его существо, оттого и устроил он это, принес в жертву Кротона, возможно, и себя бы тоже принес - но как, должно быть, сладко было бы осознавать, что кладет себя ей на алтарь.
- С тобой, моя божественная, - она прекрасна, с этими пылающими щеками, со склоненной якобы стыдливо головой, она так тихо говорит, таким сладким голосом, что в груди у него сначала замирает, а потом начинает расти не очищающее, но пожирающее его пламя, - с тобой останусь.
О, какой жестокой она была бы, встань она и уйди! Но Лигия не встает, не уходит, все еще сидит подле него, хоть и не открывается ему, не говорит ему всего. А он желал бы, ах, как бы он страстно желал! Ведь он давно уже открылся ей, давно говорил с нею, и в доме Плавтиев, когда всюду следил за ними старый Авл Плавтий, и на Палатине, и здесь, когда она поила его, раненого, мучимого горячкой, водою из собственных рук, и та вода оборачивалась для него самое меньшее божественным нектаром. Но она молчит, знает и продолжает молчать, словно бы его любовь для нее в тягость - но раз так, отчего она не уходит? Отчего не позволила убить его? Отчего просила, чтобы старик Крисп позволил ему остаться?
Кажется, спроси он ее - и она не ответит. Или ответит хуже, ответит, что это ее Христос ей велел не бросать раненого, но и только - и тогда молодой трибун сам разобьет себе голову о первый же подвернувшийся камень, ибо не в силах так жить, больше не в силах так жить.
- Ты жизнь моя, Лигия, - говорит Виниций тихо, почти шепчет, почти касается губами ее уха, - ты моя жизнь, ты, ты... carissima, разве волен я теперь уйти, зная, что ты останешься здесь? Ты ведь останешься здесь, не уйдешь со мною, даже если бы я на коленях просил тебя. Ты останешься здесь, с этими людьми, со своим Христом, Лигия, а что останется мне? - Виниций опускается перед нею на колени, к ней лицом, смотрит в глаза в безумной, последней надежде увидеть в них нечто большее, нежели просто сострадание и жалость к нему. - Хочешь, чтобы я вернул тебя Плавтиям? Скажи только слово, божественная Каллина, и я сегодня же пойду к цезарю, пойду к Сенеке, к Петронию, к кому угодно, но ты вернешься туда, если захочешь, и, кровью клянусь, больше никто не осмелится поднять на тебя руку.

Отредактировано Jaime Lannister (2016-08-25 08:54:05)

[AVA]http://1.fwcdn.pl/ph/13/11/1311/331337.2.jpg[/AVA][NIC]Marcus Vinicius[/NIC][STA]vitam aeternam[/STA]Жизнь ее висит на волоске с той поры, как пал на нее гнев Поппеи, а она беспокоится, не причинят ли какого зла Плавтиям. О, Лигия! Сердце его замирает и сжимается, так болезненно, так ярко, что Виниций чувствует, как кровь стучит у него в голове. Она жалеет Плавтиев, жалеет Акту, жалеет маленькую Августу, жалеет его самого, бедняжка, но любит ли его столь же сильно, как Помпонию или Акту? Нет. Нет в ней места разом ему и дивному этому Христу, о котором ему еще Петроний, смеясь, поведал со слов Помпонии.
Виниций отпускает ее руки, движение отзывается болью в сломанном плече. О, если бы она позволила только - не руки бы ее держал он в своих руках, нет, ее сердце, ее душу, держал бы так крепко, как держат только что пойманную птицу, хранил бы, как хранят величайшую драгоценность, берег бы, как берегут разве собственный глаз.
- Да, - соглашается Виниций, но подниматься с колен не спешит, глядит только снизу вверх в испуганно распахнутые ее глаза и тонет, тонет, и никто не подает ему руки. - Да, ты права. Я говорю, как глупец. Но, может... может, я просил бы цезаря, чтобы тот позволил... чтобы я смог забрать тебя и увезти к себе? А там я скажу, что взял тебя в жены, пусть цезарь решит, что ты по своей воле бываешь у Помпонии. Ты скучаешь по ней, Лигия? Ты любишь ее?
Цезарь уже и думать забыл о Плавтиях и о Лигии, и пусть бы и нашептывал Виницию кто-то насмешливый, что Поппея не забыла, Поппея всегда будет помнить - сам он, Виниций, верить в то не желает, даже и будь это страшнейшей из возможных правд. Но как же горько, боги, как горько понимать, что той, ради которой он жизнь, кровь, душу готов отдать, нет дела ни до его боли, ни до его любви. Виниций чувствует в себе сокрушающую ненависть - ведь когда бы не этот Христос, Лигия давно уже стала бы его, она принадлежала бы ему, это тело, о которое руки можно разве согреть, но не обжечь, эти губы, такие беззащитно податливые тогда на Палатине, этот голос, одновременно и яд, и мед - все было бы его, все, все! А сейчас он сам беззащитен перед нею, он не внушает ей страха больше, а ведь только силой молодой трибун то, что нравится, привык брать.
Но если раньше Лигия просто нравилась ему - то теперь, Виниций в том убежден, он любит ее, любит так глубоко, что только вместе с ним умрет эта любовь.
- Должно быть, счастлив тот, кого ты любишь, Лигия. И твое счастье... оно сильнее моего, лучше моего, - он снова говорит, будто безумный, или всему виною повалившая его лихорадка? - Ты любишь Акту, ты любишь Помпонию, но ты ведь не о них сейчас думаешь, не о них. У тебя есть твой Христос, о нем ты думаешь, скажи мне, Лигия - о нем? Почему только о нем, почему не обо мне? Прошу тебя, - Виниций обнимает ее одною рукою, лицо прячет у нее в коленях, - молю тебя - думай не только о нем. Думай иногда и обо мне. Ты в своего Христа веришь, Лигия, а я в тебя одну только верю. Ты своего Христа любишь, а я тебя одну только люблю. Ты просишь, чтобы не называл тебя своею жизнью - но что, если ты и есть моя жизнь? Что, если уйдешь ты, закончится и моя жизнь? Думай обо мне. Прошу тебя, Лигия.