Огонь был невыносимым. По крайней мере, так ей казалось раньше.
Единственное, к чему Мелисандра долго не могла привыкнуть, с тех пор как оказалась в Красном храме, так это к беспощадному огню, жадному до человеческой плоти. Больно кусая её за ладони, он оставлял на её молочно-белой коже громадные красные пятна, щиплющиеся больнее змей. Будучи ещё совсем ребёнком, временами она задыхалась в этом жаре, а сердце её пронзала инстинктивная боязнь так близко касаться того, что может больно ранить её или вовсе поглотить без остатка в мгновение ока. Мелисандра боялась, опасалась, то и дело одёргивая руку от жаровен, но искренне старалась полюбить это пламя. «В твоём сердце недостаточно веры, дитя», — говорил ей тогда Верховный Жрец, перехватывая её руку и не позволяя отнимать её от тлеющих углей. — «Ты боишься своего бога, боишься света, который исходит от него. Вспомни, как ты попала сюда. Вспомни, что Владыка сделал для тебя».
И она помнила. Всю жизнь помнила, не позволяя себе ни на секунду забыть о том, сколь многим была обязана смилостившимуся над ней богу. Но нельзя было любить Владыку Света, отрекаясь от священного огня, на языке которого он говорил со своими верными слугами. И тогда Мелисандра, вспомнив тот могильный холод, в котором она жила многие годы, возлюбила огонь Владыки нежнее, чем именитые леди любят своих рыцарей, и трепетнее, чем мать любит своё единственное дитя. В тот день она навсегда отринула темноту и лёд Великого Иного. В тот день она начала свой путь красной жрицы.
Огонь теперь был ею страстно любим.
А вот что она по-настоящему не выносила, так это штормовую качку, который день преследовавшую корабль, на котором она отплыла из Асшая в Дорн. Высоко оценивая её талант в искусстве прорицания, Верховный Жрец приказал ей отправиться в Вестерос для обмена опытом со жрецами, нёсшими свою миссию в неприветливом крае язычников. По крайней мере, так звучало на словах. На деле же это должно было стать первой серьёзной проверкой для Мелисандры, проверкой на верность ордену, на веру. На умение использовать то, чему она научилась за все эти годы, в конце концов.
Но самой тяжёлой оказалась проверка на прочность, которую ей устроили неприветливые ветра Летнего моря, желавшие, по всей видимости, перевернуть их корабль вверх дном. И тогда, в часы особенно бурных штормов, коих на долгом пути из Асшая в Дорн было немало, она, совсем зелёная, с трудом сдерживая рвоту, прижималась к плесневелым деревянным стенкам каюты, слабо удерживая в руке зажжённую лучинку, и молила Владыку лишь об одном: чтобы он послал ей терпения. Терпения и сил выдержать испытания, которые Р’глор посылал своей верной слуге.
Одно только радовало: волей своего бога не нуждаясь ни в пище, ни в воде, Мелисандра так и не присоединилась к полчищу пассажиров, чей обед через минуты извергался из них обратно, порой забрызгивая качающуюся на суетливых волнах палубу.  Это хотя бы позволяло жрице сохранить достоинство, не подавая виду, что ей хоть сколько-нибудь плохо.
Но, знай экипаж, сколь часто усилиями Мелисандры они все были спасены от безрадостной участи оказаться на дне морском, ничто не могло бы поколебать её авторитета. В самые дикие шторма вознося молитвы Владыке, она держала бурю в узде, хотя полностью покорить её своей воле жрице ещё не удавалось в силу неопытности. Однажды настанет день, когда стихия покорится ей — она это знала. Нужно было лишь проявить ещё немного терпения. И бесконечную, непоколебимую верность.
— Земля! Земля! — прокричал кто-то с палубы в каком-то совершенно необузданном, радостном порыве облегчения. — Входим в гавань Солнечного Копья!
«Ох, Владыка», — устало выдохнула про себя Мелисандра, оторвав голову от скрипящей деревянной перегородки. — «Спасибо».

Столица Дорна оказалась негостеприимным местом. Грязный, удушливый, затхлый город, на раскалённых глиняных крышах которого без труда можно было бы приготовить обед. Неудивительно, что красные жрецы в большинстве своём обосновались именно на юге, в этом жарком, пылающем крае: потомкам древних ройнаров, не страшащимся смертоносного солнечного пекла, Р’глор должен был быть близок, как никто другой. 
— Чтобы добраться до Красного Храма, нам придётся проехать не меньше полусуток верхом, — жужжал суетливый спутник Мелисандры — местный послушник, который должен был сопровождать её на время пребывания в Дорне и заботиться об её вещах. — Путь наш будет лежать через пустыню, и, быть может, миледи, вам стоило бы сменить одежду на что-то более… Лёгкое?
До этого пристально и с интересом рассматривающая наконечник копья, высящегося на главной башне,  Мелисандра повернула голову в сторону послушника. Рубин на её шее ярко вспыхнул, а алые глаза угрожающе блеснули, стоило юноше по глупости предложить жрице сменить её алые одежды.
— Во мне горит огонь Владыки. Жар вашего солнца мне не страшен, — ответила она после короткого молчания, а после вновь отвернулась, продолжив стоять на самом солнцепёке подле какой-то статуи, где открывался вид на торчащую верхушку резиденции Мартеллов.
Сегодня она ощущала себя гораздо лучше. Приняв прошлым вечером ванну на постоялом дворе и проведя неожиданно шумную ночь за молитвой, ныне Мелисандра была, как и прежде, свежа,  невозмутима и величественна. Вся целиком — словно сотканная из насыщенного багрянца, так резко выделяющаяся среди остальных дорнийцев, привыкших к более спокойным цветам. Совершенно чужая для этих мест, лишняя в неприветливом Дорне, но всё равно — изящная и абсолютно уверенная в себе. Такая, какой и подобает быть представительнице Асшая.

Отредактировано Melisandre (2016-05-18 23:39:47)

— Как бы вас не спалил этот огонь, — кажется, так пробормотал себе под нос послушник, дёрнув за уздцы беспокойных лошадей, стоящих рядом.
Мелисандра не обратила на это внимания: своеобразное «половинчатое» неверие было у юнцов в порядке вещей, и оскорбляться этой глупостью было так же низко и недостойно, как и пытаться сейчас же угрозами заставить мальчишку извиниться. Он поймёт, очень скоро поймёт, как сильно он ошибался, говоря с пренебрежением о тех безграничных возможностях, которые Владыка и в самом деле даровал своим верным жрецам. Он поймёт. Он поверит.
Переведя взгляд с блестящего наконечника копья на яркий солнечный диск, Мелисандра сощурилась, привыкая к новым ощущениям. Уроженке Асшая было в новинку видеть так много света вокруг: здесь, в этом южном крае, солнце было похоже на вырвавшегося из заточения узника, спешащего каждой клеточкой своего тела прочувствовать этот свободный мир. Оно щедро расплёскивало белые лучи, временами не зная меры, и в непривычной, диковинной красоте этой Мелисандра находила что-то захватывающее. «Нет в этом мире края, который Владыка любил бы больше», — прикрыв глаза ладонью-козырьком, решила жрица. — «Так много света он не дарил ещё никому».
Услышав подле себя чей-то новый, доселе незнакомый женский голос, Мелисандра отняла руку от лица и повернулась на звук. «Дорнийка», — тут же поняла она, стоило ей бросить один лишь беглый взгляд на молодую девушку, оказавшуюся перед ней. Вне всяких сомнений, она была статна и красива, чем произвела небывалое впечатление на сопровождавшего Мелисандру послушника — тот так и вылупился на незнакомку, с трудом удерживаясь от того, чтобы открыто пожирать её взглядом, — но саму жрицу гораздо больше заинтересовало предложение дорнийки, нежели то, как она выглядит.
— Да, я бы не отказалась от более опытного проводника, — произнесла она в ответ, покосившись на зазевавшегося юношу, волосы которого беззастенчиво поедали лошади. 
— Н-н-но… Нет, миледи, другие дороги могут быть опасны! Кто знает, куда нас может завести эта девушка! — словно опомнившись, активно запротестовал послушник, силясь привлечь к себе внимание жрицы.
Бесполезно. Оценивающий взгляд её уже был направлен на дорнийку, которую Мелисандра успела быстрым взглядом осмотреть снизу вверх, задержав взгляд на глазах. Пламенно-алый взор её на секунду встретился со взглядом незнакомки, и даже столь короткого контакта жрице хватило для того, чтобы на мгновение заглянуть под броню из кожи и плоти, за которой все люди неизменно прятали что-то важное и сокровенное. Душа человеческая — тот же огонь, видения которого зрячий мог увидеть сквозь зеркало очей. И не было во всём ордене никого, кто читал бы видения в пламени лучше Мелисандры.
Усмешка тронула губы жрицы, и непонятно было, к чему это относилось: к бесплотным попыткам послушника отговорить её от затеянного или к тому, что она прочитала во взгляде стоящей перед ней девушки. А может, и к тому, и к другому?
— Если ты считаешь, что эта девушка, какие бы жестокие намерения у неё ни были, может потягаться с силой Р’глора, укрывающего меня от опасности, то тебе нечего делать в ордене, Эмерик, — нарочито громко объявила жрица, не щадя послушника и заставляя его устыдиться своих слов. — К тому же, миледи вовсе не хочет причинить нам вреда. Гораздо более жестоким с её стороны было бы заставить меня ехать весь день с тобой через пустыню.
Развернувшись к лошадям, беспокойно фыркающим при каждом её слове, Мелисандра неспешно и плавно шагнула к ним, вытянув руки вперёд. Всего одного касания её горячих ладоней по спинам животных хватило для того, чтобы они мгновенно успокоились, перестав беспокойно перетаптываться на месте, и Мелисандра, довольно улыбнувшись, протянула ладонь к лошади, сопровождавшей незнакомку.
— Ну же, — ласково позвала она, когда животное недоверчиво отшатнулось. — Иди к свету, — почти шёпотом произнесла Мелисандра, и стоило её руке коснуться носа испуганно замершей лошади, как та тут же успокоилась, позволив себе несколько секунд ласки. Тепло влечёт к теплу.
— Меня зовут Мелисандра, — повернув голову к дорнийке, представилась наконец жрица, ещё на пару секунд задержав ладони на лошадях, а после как ни бывало отняв от них руки. — А мой спутник, как вы могли понять, — Эмерик. Могу я узнать ваше имя?

Недооценивать предложившую свою помощь незнакомку Мелисандра не собиралась. Кому как ни ей, хрупкой с виду красной жрице, чьим главным оружием была искренняя и горячая молитва, знать о том, как обманчива порой может быть внешность и как опасны на деле те, в ком поначалу не видно угрозы. Эта дорнийка могла оказаться кем угодно: искусной мечницей (о чём свидетельствовали замеченные жрицей ножны на поясе), непревзойдённой лучницей, талантливой метательницей ножей и много кем ещё. Она могла стать серьёзной угрозой для Мелисандры, но жрица всё равно не испытывала страха перед ней.
И дело было не только в том, что Владыка Света не оставит свою верную прислужницу без защиты: как бы ни была велика угроза, Р’глор непременно придёт на её зов. Если, конечно, Мелисандра ещё будет нужна ему живой. А если нет — ей просто незачем было оставаться в этом мире. Но дело было ещё и в том, что жрица понимала: разбойникам, к которым могла бы относиться незнакомка, она совершенно не нужна. У неё нечего было красть: красные тряпки, душистые масла да горючие порошки, — вот вся добыча, которую могли с неё взять грабители, заманив в ловушку пустыни. Не самый богатый навар, явно не стоящий того, чтобы тратить на него время и силы, пренебрегая возможностью вместо этого застать в пути какой-нибудь торговый караван.
Если никому в Вестеросе не известная жрица и могла стать чьей-то целью, вместо страха Мелисандре в пору было бы испытывать гордость: едва прибыв в другую страну, она уже стала бы своеобразной знаменитостью, целью номер один для дорнийских противников Красного Бога. Но жрица не испытывала иллюзий на этот счёт: если кому и нужно было навредить ей, так это исключительно из чувства садизма. И девушка, что стояла сейчас перед ней, на кровожадную садистку не была похожа. Хотя, Р’глор их, вестеросцев, разберёшь.
— Да, я уже успела в полной мере познать ваше гостеприимство, — смеясь, ответила жрица. — Правда, ваши мужчины, кажется, подразумевают под ним бесконечные попытки затащить гостью в койку на постоялом дворе, но это только лишний раз подтверждаешь молву о том, какие пылкие и страстные люди живут в Дорне.
Но Мелисандра и сама была не промах. И уже успела вчерашним вечером оставить после себя настолько горячий и клеймящий след на мужчине, что никак не хотел оставлять колоритную чужестранку без внимания,  что тому больше и в голову не придёт приставать к кому-либо. В ближайшие несколько недель уж точно: пока ожог от прикосновения пылающей руки Мелисандры не заживёт на его мужском достоинстве.
— Меня зовут Нимерия Сэнд.
Учтивый кивок головы — вот и всё, чем ответила жрица, когда приняла к сведению имя своего проводника. Тонкости родовых имён и связанных с ними вестеросских традиций были ей неизвестны: гораздо больше её, как жреца, интересовали местные верования, с которыми ей предстояло бороться, как с еретичными.  А вот послушник, сопровождавший её, судя по всему, был ознакомлен с особенностями местной культуры гораздо лучше неё, не преминув голосом тихим, чтобы не слышали случайные прохожие вокруг, сообщить:
— Имя Сэнд у нас в Дорне носят бастарды знатных особ. И порой происхождение играет с ними злую шутку, — шёпотом добавил Эмерик.
— Вот как, — поглядев на своего сопровождающего, Мелисандра вновь посмотрела на Нимерию, надеясь увидеть в ней что-то новое, и… Не увидела ничего. Ничего, что как-то удивило бы её или заставило поменять своё отношение к этой девушке. Она была бастардом, да. Но и Мелисандра когда-то была рабыней, бесправным существом, с которым обращались ещё хуже, чем могли бы обращаться с внебрачной дочерью высокорожденного лорда. И не ей, спасённой от тяжёлой участи лишь волей одного Владыки Света, презирать других за их происхождение.
— Мы все равны пред огненным ликом Владыки, — просто ответила она. «Пока речь не заходит о жертве. И даже тогда не имеет значения, законно ли было твоё рождение — лишь кровь и цена жертвы имеют значимость». — И для него не писаны людские законы, признающие право наследования одного ребёнка и отвергающие права другого. Валар моргулис, Эмерик. Смертны все.
Закончив свою небольшую поучительную речь, Мелисандра в душе понадеялась на то, что местные жрецы окажутся смышлёнее, чем их молодой воспитанник. Да, она прибыла сюда делиться опытом и, возможно, учиться чему-то самой. Но не придётся же ей учить их тому, как следовать заветам Владыки Света? Ведь не могли вестеросские жрецы, поддавшись скверне Семерых, настолько исказить суть р’глорианского учения?
— Как скоро мы сможем отправиться в путь? Признаться честно, мне непривычно находить в столь... — Мелисандра замялась, шмыгнув носом и втянув запах гниющих водорослей и соли, —…душном городе.

Увидев то, каким заметное более напряжённым стал Эмерик после их короткого разговора о бастардах, Мелисандра решила сжалиться над своим сопровождающим,  тем более что вместе им предстояло провести ещё не один день. И без того робеющий в обществе двух женщин юноша попросту не заслуживал постоянных колкостей в свой адрес, тем более что он, по всей видимости, действительно хотел помочь жрице. Пытался и, видя, что у него ничего не получается, терялся ещё больше.
Очевидно, Мелисандра недооценила тот эффект, который она производила на других, уступающих ей по рангу служителей Владыки. Там, в Асшае, она с детства привыкла к тому, что её положение не позволяет ей слишком высоко задирать голову, что рядом всегда находятся жрецы гораздо мудрее и опытнее неё, и что самое большое, на что она может рассчитывать в местном Красном Храме — это признание её равной другим жрецам. И хотя с годами, доказав свою полезность для ордена и проявив недюжинный талант предвидения, она смогла заслужить уважение других и даже зависть менее способных учеников, она и подумать не могла о том, что здесь, в Вестеросе, перед ней будут благоговеть. Иностранка, жрица из загадочного и далёкого Асшая, что у Тени, — для многих она, по всей видимости, была сродни легенде. Пришелица из мира, где по-прежнему господствует р’глорианство, где магия как и прежде сильна и где каждый жрец способен был творить настоящие чудеса. Неудивительно, что юный послушник, для которого здесь, в языческом и невежественном Вестеросе, не было никаких шансов стать равным асшайским мастерам, Мелисандра была объектом поклонения и трепетной боязни.
— Будь спокоен, Эмерик, — шепнула она ему, следующему рядом с ней за Нимерией, ведущей их к выходу из города. — Пока ты рядом со мной, Владыка Света укроет тебя от всех бед. А позже, доказав свою верность, ты и сам сможешь рассчитывать на его благосклонность.
— Она дорогого стоит, миледи, — проворчал в ответ Эмерик, хмуро ведя лошадей под уздцы. — На этот счёт я не обольщаюсь: если я и понадоблюсь для чего-то Владыке, мне сполна придётся заплатить за оказанную мне честь.
«Выходит, я ошибалась», — не без удовольствия и даже некой доли гордости отметила Мелисандра. — «И главные заветы Владыки Света здесь не забыли. А значит, у Вестероса ещё есть шанс».
— Верно, Эмерик, — согласно кивнула жрица, пройдя следом за послушником через ворота Солнечного Копья. Подтянув длинный подол своих алых одежд, Мелисандра, пусть и без ловкости бывалого наездника, оседлала свою гнедую лошадь. Оправив ткань своего платья так, чтобы ничто не мешалось ей в дороге, она взялась за протянутые ей поводья и, взглянув сверху вниз на послушника, изрекла то ли напутствие, то ли предупреждение, — Ты прав. Всё имеет свою цену.
И вместе с тем, как слова эти слетели с её губ, огненным блеском сверкнул на её шее рубин, словно откликаясь и соглашаясь с правдивыми словами своей хозяйки.

Дорога по песку изматывала всадников не хуже лошадей. Довольно быстро устав от однообразных пейзажей, Мелисандра повязала себе голову лёгким платком — неизменно красным — и укутала лицо до самого носа, придерживая край лёгкой ткани. Пытаясь защититься тем самым от крошечных песчинок, она с недовольством отмечала про себя, что вездесущий песок умудряется залететь ей буквально везде, пробираясь под плотно сидящее платье и шурша между швами. Сухость во рту и мерзкий скрип на зубах — новые спутники Мелисандры, которые понравились ей ещё меньше, чем вчерашние матросы на корабле.
И всё же, жрица не роптала. Оставаясь по-прежнему невозмутимой и стоически перенося это нелёгкое путешествие, она свыклась с мыслью о том, что пустыня, равно как и море, были лишь очередными испытаниями Владыки Света, которые она обязана была вынести без стонов и жалости к самой себе. Уверенный и полный решимости взгляд из-под платка был направлен прямиком на простирающийся впереди морской берег, с которого веял едва-едва ощутимый бриз, и Мелисандра, ощущая на себе жгучее касание зенитного солнца, только плотнее куталась в ткань платка, не позволяя себе сетовать на негостеприимный климат. Пусть Великий Иной страшится этой жары — жрице он не мог существенно навредить. Но вот то, как этот солнцепёк действовал на её лошадь, кожа которой уже покрылась потом, вызывало у Мелисандры недовольство. Сидеть в седле и без того было непросто. А сидеть в седле верхом на кобыле, каждый шаг которой даётся с надрывом, было и того хуже.
Именно поэтому привал, который они решили устроить, обнаружив родник, был для Мелисандры как отдушина. Не без удовольствия спешившись, она позволила себе размять затёкшие ноги, пошагав туда-сюда по вязкому песку и сощуренно поглядев на уже приевшийся пейзаж.
— Вступая в орден, мы даём обет безбрачия, — объяснила Мелисандра, принимая у Нимерии флягу и делая глоток не столько для того, чтобы напиться, а сколько сделать вид, что ей, как и всем людям, нужна в такой пустыне вода.— И он сделал это, судя по всему, совсем недавно, ещё не свыкшись с мыслью о том, что былые утехи ему отныне недоступны. Иначе почему ещё он так робеет. Особенно в вашем присутствии, миледи, — улыбнулась жрица, возвращая флягу хозяйке. — Впрочем, обет этот вполне можно обойти. В конце концов, если того требует воля Владыки, ни один жрец не сможет воспрепятствовать вам. Правда, прежде придётся как-то доказать, что то было именно знамение бога, а не ваша личная прихоть. А сделать это, как вы понимаете, не слишком просто. Именно поэтому жрецы, выполняющие миссию за пределами храма, обычно предпочитают путешествовать в одиночку, — хитро улыбнулась Мелисандра.

Отредактировано Melisandre (2016-05-28 22:23:39)

— Что ж, быть может, не ощутив тепла женских объятий, он и решил отдать свои душу и тело в пламенные руки Р’глора.
То ли почувствовав на себе хитрый взгляд Мелисандры, то ли услышав позади разговоры, Эмерик, сгорбившийся над  родником, выпрямился и обернулся, встретившись с улыбкой красной жрицы. Изрядно смутившей его улыбкой, от которой он заметно оторопел, поспешив поскорее вернуться к своим делам. «Видно, он и впрямь за свою жизнь тесно общался только с пламенем в жаровнях», — без издёвки, но с некоторым сочувствием подумала Мелисандра, подивившись тому, как этот, казалось бы, неуклюжий, робеющий перед женщинами юноша может уверенно говорить о своём служении Р’глору, о том, какие сложности и испытания ждут его в будущем. Уверенно и бесстрашно, как и подобает каждому, кто решил посвятить свою жизнь нелёгкой службе самую справедливому и самому беспощадному богу. Единственно истинному богу. И хотя любовник из Эмерика может быть и плохой, но жрец Владыки Света в будущем из него выйдет отличный. Если ему, конечно, хватит духу не повернуть назад на половине пути. И разума, чтобы понять: позади — лишь тьма, холод, смерть и забвение, а единственный путь, что ему остался теперь — вперёд, к огню и свету.
Решив последовать примеру дорнийки, Мелисандра ненадолго стянула с себя платок, наспех привязав его к седлу, и тоже подошла к роднику, не без удовольствия окунув руки в прохладную воду. Ничуть не беспокоясь за свои длинные рукава, моментально намокнувшие в роднике, жрица смочила водой руки до самых плеч, отчего впитавшая влагу одежда моментально стала в разы тяжелее. Но это — ерунда по сравнению с тем блаженным чувством облегчения, которое тут же пришло к Мелисандре, как только она смогла хотя бы частично избавиться от того ощущения сухости и грязи, которое вот уже несколько часов преследовало её. Жаль только, она не сможет намочить всё платье целиком: передвигаться в нём иначе станет совершенно невозможно.
Умыв прохладной водой лицо, на котором песок ощущался неприятной тонкой спёкшейся коркой, жрица удовлетворённо выдохнула и выпрямилась, позволив ручьям стекать с её алых одежд на землю.
— Поверьте, миледи, воздержанием нынче никого не удивишь, — стерев воду с глаз, ответила Мелисандра. — Кажется, служители Семерых тоже приносят обет безбрачия? В любом случае,  мы делаем это не из позёрства или желания выставить себя святыми по сравнению с остальными верующими. Само по себе оно не возвышает нас над остальными и не дарует нам ничего сверхъестественного. Какой в этом тогда смысл?
Склонившись над родником, Мелисандра принялась отжимать свои тяжёлые рукава, не без удовольствия продолжив объяснение:
— Обет безбрачия, даваемый нами, является одним из доказательств нашей верности Р’глору, клятвой, заверяющей нашего бога в том, что нет и не будет отныне той силы, что стала бы в наших глазах выше него. Никто не будет главенствовать над нашим сердцем на правах мужа или жены и никто не посмеет распоряжаться нашим телом, кроме Владыки, которому мы принадлежим полностью и без остатка. Не существует отныне ничего, что мы могли бы делать для своего личного удовольствия: всего себя жрец обязан посвящать служению Р’глору, и если ради торжества Владыки жрец должен разделить с кем-то ложе, тогда и только тогда он может это сделать. Конечно, никто не мешает жрецу солгать о высшем предвидении, которое ниспослал ему бог, но он обязан помнить о том, что не порицание остальных служителей ждёт его, если он нарушит обеты, а суд самого Владыки — беспристрастный и беспощадный. И ни один из красных жрецов не пойдёт на обман ради собственный прихоти, зная, какое жестокое наказание ожидает его.
Тряхнув руками, Мелисандра обтёрла их друг об друга и неспешно зашагала обратно к лошадям. Посвящать других в тонкости рглорианства ей было весьма приятно и интересно. Развеивая чужие предрассудки и терпеливо разъясняя истинное назначение каждого из постулатов, жрица чувствовала, что помогает свету Владыки распространятся по невежественной, застывшей во мраке земле, чувствовала, что несёт волю и истину его. Чувствовала, что исполняет свой долг.
— Вам может показаться, что это слишком строгое требование, и что жизнь жреца представляет собой весьма скучное и однообразное времяпрепровождение. Но первая и самая важная истина, которой учит нас Р’глор — всё имеет свою цену. И чем больше плата, чем выше награда за неё. Мы платим Владыке своей верностью, а он взамен одаривает нас могуществом, которое простым верующим и не снилось. Мы приносим свои жизни на его алтарь, и он делится с нами — его самыми доверенными слугами — своей силой, которая, поверьте, стоит принесённых жертв. Впрочем, подобной самоотверженности Р’глор не требует от каждого, — заверила Мелисандра Нимерию, — однако милостью своей он одаривает всех верующих. Кого-то больше, кого-то меньше.
Потуже затянув разболтавшиеся ремни своего седла, жрица вновь повязала на свою голову платок, с интересом поглядывая на дорнийку — первую из всех встреченных ею на пути людей, кто вдруг так заинтересованно расспрашивал бы о рглорианстве. И вдруг, подумав об этом, Мелисандра неожиданно рассмеялась.
— Простите мне мою болтливость, миледи. Вы, должно быть, не ожидали, что я так разговорюсь в ответе на ваш вопрос. Прошу прощения, если моё объяснение показалось вам скучным: я и впрямь увлеклась. Для меня стало приятной неожиданностью то, что в Вестеросе люди интересуются нашей религией.

Этот разговор напоминал Мелисандре беседы, свидетельницей которых она иногда становилась в Красном Храме. Подливая по вечерам масла в огонь жаровен, стоявших на улице возле ступеней, она временами заставала одного из старших жрецов — учителя Рохго — ведущим толк с кем-то из молодых послушников или вовсе простых жителей Асшая. Люди приходили к жрецам за помощью, порой — за советом, и многие из тех, кто удостаивался чести услышать тихую и мерную проповедь жреца Рохго, уходя, непременно возвращались с какой-то жертвой, платой, а иногда — облачаясь в красное. Он любил и умел объяснять простые истины, доносил их до молодых послушников просто, как для детей, и ему верили. Не могли не верить, видя, как загорается искра в его старческих глазах, стоит ему только услышать очередной вопрос и в сотый, в тысячный раз начать объяснение. Тогда юная Мелисандра не могла взять в толк, как можно постоянно говорить об одном и том же, не утомляясь ни на минуту. А теперь поняла. О том, чему предан, что любишь всей душой, говорить и впрямь можно бесконечно.
— Я сама была рабыней, леди Нимерия, — «Мелони, лот номер семь». — Меня ждала незавидная участь. Быть шлюхой в каком-нибудь захудалом борделе или оказаться в доме у «добрых господ», чья милость распространяется только на щедрость в одаривании плетьми. И ни один бог не желал слышать меня, не желал видеть моих слёз, когда я валялась в сыром подвале с цепью на шее, — вкрадчиво проговорила Мелисадра. — Ни один бог, кроме Р’глора.
Мелони
Лот номер семь
Она каждую ночь слышала это в своей голове, не в силах сдержать слёз и разогнать стягивающийся вокруг неё мрак. Лот номер семь было её вечным проклятьем, стереть которое под силу было лишь Владыке, беспощадным огнём испепеляющему мрачные тени. Только с ним она могла не бояться повторения своей прошлой судьбы. Только в свете дня, в свете солнца и костров она могла говорить об этом спокойно, без дрожи, без боязни, без страха и слёз. Так же легко и невозмутимо, как сейчас.
— Владыка Света освободил меня от рабства и даровал мне свободу под сенью Красного Храма. У меня всегда был выбор, и я в любую минуту могла уйти. Правда, идти-то мне было некуда: у меня не было ни дома, ни семьи, — усмехнулась жрица. — Это можно назвать выбором без выбора, но я так не считаю. Если бы я действительно захотела, я бы нашла способ выжить за пределами храма. Но я выбрала именно его, именно Владыку, и выбрала служение тому, кто сделал для меня больше, чем кто-либо. Многие из будущих жрецов попадают в храм рабами. Но остаются там непременно только по своей воле. Держать рабов в своих доверенных слугах совершенно бессмысленно.
Подумайте сами: станет ли раб честно исполнять волю некого божества, которому ему велели подчиняться? Если он не будет видеть перед собой реальной угрозы, он и пальцем не пошевелит, чтобы выполнить ритуал, как было велено. Или выполнит, да что толку от него, если лжи в его деревянных словах будет в стократ больше, чем веры? Слуги охотнее выполняют приказы, когда знают, что у них есть хоть какая-то доля свободы. Даже те приказы, которые им не нравятся, — Мелисандра с явным намёком кивнула на Эмерика, копошащегося неподалёку возле своей лошади.
Едва ли он был в восторге от того, что ему приходится прислуживать то в храме, то здесь, подле заморской жрицы. И всё же, он делал это, и делал без ропота. Потому что даже при таком положении был в разы свободнее подневольного ничтожного раба.
— Что касается вашего предыдущего вопроса, то я с уверенностью могу сказать, что среди красных жрецов нарушителей гораздо меньше, чем среди септонов. И причина тому довольно проста.
Заметив неподалёку какое-то движение, Мелисандра покосилась на Эмерика и увидела, как он нервно скакал с ноги на ногу, спешно и с проклятьями отступая назад. И стоило ему сделать ещё несколько торопливых прыжков, как по песку протянулась быстрая изворотливая тень. Глаза жрицы опасно сверкнули, а рубин в ожерелье на мгновение словно начал пульсировать, и уже через секунду стремительно мчавшаяся по песку змея целиком вспыхнула пламенем.
—…Наказание, которое ждёт жреца, гораздо реальнее, чем мнимая кара септонов, — повернувшись обратно к Нимерии, договрила Мелисандра. — И принимается оно куда болезненнее.
Подобрав юбки, красная жрица, собравшись с духом, рывком забралась в седло, мысленно порадовавшись тому, что тяжёлые рукава не утащили её обратно на землю. Под копытами её лошади ещё догорала песчаная змея, и Эмерик, боязливо поглядывая на неё, бочком пятился к своему седлу.
— Почему же вы не хотите принять свет Владыки, миледи? — с улыбкой спросила Мелисандра, которой искреннее интересно было услышать ответ. — Неужели Семеро сделали для вас что-то такое, чем заслужили вашу бесконечную преданность?

Отредактировано Melisandre (2016-06-13 19:42:26)

— Прошу прощения, миледи, — искренне извинилась жрица, со всем уважением принимавшая традиции народа, гостьей которого сейчас стала. — Мне редко доводилось видеть змей прежде, поэтому я сочла более надёжным предотвратить возможное нападение. Впредь я буду осторожнее.
Местные традиции и устои — опасный лёд, ступать по которому любому иноземцу стоит очень осторожно. И если традиции религиозные, основанные на язычески верованиях, Мелисандра готова была ломать без колебаний и сомнений, то ряд неписанных законов, давно уже ставших частью быта, нарушать не следовало. Уважение к змеям — это не заблуждение, порождённое верой в демонических прислужников Великого Иного (по крайней мере, Мелисандре хотелось в этом верить). Это чувство, воспитанное веками соседства: мирного и не очень, и нарушать эту связь столь грубо наверняка было подлинным варварством в глазах дорнийцев.
Что ж, по крайней мере, спешно оседлавший свою лошадь Эмерик был ей благодарен.
Неспешно следуя верхом по песку, красная жрица внимательно слушала ответ Нимерии, размышляя над её словами. «Верность семье, значит?» — Мелисандра повернулась к девушке, окинув взглядом её лицо: красивое, органичное лицо, в чертах которого чувствовалась такая же уверенность, что и в словах жрицы. — «Эта вера не хуже многих. И она следует ей не менее упорно, чем жрецы и септоны».
— Семья тоже может предать и отвернуться от вас, может вонзить нож в спину и бросить умирать в муках. Особенно если это семья большая: чем больше конкурентов за место под солнцем, тем, как правило, напряжённее отношения между родственниками. Но я, пожалуй, соглашусь с вами, — жрица кивнула. — Если члены семьи воспитывались в традициях уважения и любви друг к другу, то верность им действительно заслуживает того, чтобы затмить любовь к богам, который толком и не участвовали в вашей жизни, — «особенно к ложным богам, которым до чаяний смертных и дела нет».
Дёрнув за уздцы начавшую сходить с намеченного маршрута лошадь, Мелисандра вдруг усмехнулась, прищурено глядя на простиравшийся впереди однообразный пейзаж.
— До чего занятно. Я верю в Р’глора и посвятила всю свою жизнь служению ему. Вы верите в свою семью и готовы служить ей не менее верно. Люди слабы, миледи, вы правы, — чуть склонив голову, жрица улыбнулась, — но вера делает нас сильнее. Разве вы предадите свою семью, если искренне и всем сердцем любите её? В этом всё дело. В искренности. Только с ней ваша вера обретает подлинную силу, только с ней ваша любовь имеет хоть какую-то значимость. Только с ней жрецы не посмеют нарушить клятвы, данной Р’глору, а вы не обратите нож против своих близких. Этой искренностью не обделены и некоторые септоны, я уверена. Но едва ли кто-то из них видел перед собой подлинное доказательство того, что  Семеро заслуживают верного служения и что гнев их поистине страшен и вездесущ. Не видели, а потому сомневаются и позволяют себе ложь. Но мы — видели. Как и вы наверняка видели доказательство того, что семья не бросит вас в час нужды. Предательства в нас столько же, сколько и в вас, миледи. И хоть я не берусь говорить абсолютно за всех, мне кажется, наша вера не менее прочна, чем ваша.
Жрецы Асшая ведь тоже стали для неё семьей, а Красный Храм — домом. Единственным домом, под сводами которого она могла не бояться и не лгать, где всегда могла рассчитывать на помощь. Господа отобрали у неё дом, в котором она родилась, господа отобрали у неё мать, господа отобрали у неё ту семью, которой так дорожила Нимерия. А Владыка Света подарил ей семью новую. Были в ней и строгие, жёсткие жрецы, были и мягкие, тихие и тактичные. Были товарищи, бок о бок рядом с которыми она училась слышать зов бога в пламени. Были все те, с кем её неизменно объединяла одна общая любовь — любовь к Владыке Света, которая и скрепляла их узы. И хотя их вряд ли можно было назвать близкими людьми, они всё же были по-настоящему верны как Владыке, так и друг другу.
— В конце концов, каждый защищает то, что ему дорого, верно?

Отредактировано Melisandre (2016-07-14 23:18:11)

— Кровное родство является для вас наивысшей ценностью именно потому, что вас так воспитали. Мне кровное родство никак не помогло, — жрица качнула головой. — Моя мать не пыталась выкупить меня, хотя я позже узнала, что она довольно хорошо устроилась. Вот она, цена родной крови.
Для Мелисандры подобное видение было в новинку. Проведя почти всю сознательную жизнь в храме, в окружении жрецов, она и в самом деле не познала в полной мере того, за что многие так ценят ту семью, узы в которой были образованы кровным родством. В ваших жилах течёт одна кровь? Ну так и что? Во все людях она течёт, и каждый может пустить её другому в угоду своих собственных интересов. Почему этой бордовой воде придают такое большое значение, если кем-то близким, кем-то важным и дорогим может стать тот, кто с рождения был тебе чужим?
Если придерживаться такого видения, Мелисандра всю жизнь с момента попадания в рабство была одна. У неё не было рядом никого, с кем она разделяла бы одну кровь, никого, кто из-за подобной связи стал бы рисковать всем для жрицы. Но у неё были другие послушники, другие жрецы, судьбы которых были как две капли воды похожи на её собственную. Они были дороги друг другу, они заботились друг о друге, вместе познавая тонкости их общего пути. И хотя жизнь разбросала их по свету, хотя многих уже наверняка не было в живых, а часть отдала свои жизни Владыке ещё в Красном Храме, Мелисандра могла с уверенностью сказать, что такие люди у неё были. Владыка Света даровал ей этих людей. Кровь — не смогла.
— До определённого момента мы не можем и к собственному нутру прикоснуться, но ведь это не значит, что внутри у нас пустота вместо плоти, — улыбнулась жрица. — Не всё то, что скрыто от нашего взора, можно назвать нереальным и несуществующим. Есть и другие доказательства незримого, но неизменного присутствия кого-то иного рядом с нами. И то, что я вам продемонстрировала, явный тому пример. Письмена на стенах мог написать кто-то другой, и мы не сможем проверить их подлинность, вы правы. Но кто-то при этом посылает красным жрецам видения. Кто-то вкладывает в наши руки силу, подобную которой никто кроме нас не имеет. Кто-то отзывается на наши молитвы. Кто-то постоянно напоминает нам, что он есть.
Краем глаза Мелисандра заметила, что следующий по правую руку от неё Эмерик усмехнулся чему-то и тихонько покачал головой, будто бы цокнув про себя.
— Что такое, Эмерик? Ты не согласен со мной?
— Полностью согласен, миледи, — к большой неожиданности, видимо, для себя самого, улыбнулся послушник. — Я просто немало удивлён вашей беседой. Как рыцари сражаются на турнирах, так же мастерски вы с миледи ведёте словесный поединок. Никогда прежде мне не доводилось присутствовать при чём-то подобном. Сопровождать вас — действительно большая честь. Вас обеих, — почтительно склонил он голову в сторону Нимерии.

Отредактировано Melisandre (2016-07-22 18:41:47)

Мелисандра не до конца поняла, что Нимерия подразумевала под этим «тоже»: то ли то, что мать жрицы была рабыней, как и её дочь, то ли то, что схожая судьба преследовала и дорнийку. Вкрадчиво взглянув на свою спутницу в поисках ответа на свой вопрос, жрица, тем не менее, ответила:
— Да. Я родом из Асшая, что у Тени, а там рабство процветает так же, как и в большинстве городов Эссоса. Семья у нас была небогатая, неудивительно, что в какой-то момент и я, и моя мать, и, наверное, ещё множество родственников до нас, угодили в рабство.
Временами Мелисандра дивилась тому спокойствию, с которым могла рассказывать о столь нелицеприятных событиях её прошлого. В свете дня она становилась увереннее, смелее, бесстрашнее, и пока рассветное благословение Владыки сопутствовало ей, она чувствовала себя в безопасности.
Днём. Но не ночью. В ночной темноте она разжигала все огни, какие могла, окружала себя ими, тонула в их океане, стараясь как можно реже выходить из освещённого круга. Ночью ей виделись призраки давно канувших в небытие работорговцев, ночью над её головой свистел жёсткий кнут, больно хлеставший её по спине. Ночью, закрывая глаза, она на секунду снова становилась Мелони, лотом номер семь.
В Асшае, тонущем во мраке, ей было нелегко из-за мучавших её кошмаров. Первое время она вовсе наотрез отказывалась отходить от жаровен, сидела рядом с ними днями и ночами, боясь любого тёмного угла, боясь сна и всегда предпочитая быть на свету. Позже жрецы объяснили ей, что Тени — тоже дети Р’лора, Владыки Света, в чьём священном сиянии рождается темнота. Они объяснили, что она никогда не должна их бояться, и что она должна истово верить в то, что благословение Р’глора следует с ней везде, даже если вокруг не видно не единого огонька.
Она верила в это. Со временем, с возрастом, она научилась бороться со своими кошмарам, она научилась повелевать Тенями и властвовать над мраком, которого прежде боялась. Теперь она бесстрашно встречала ночь. Но в груди всё равно временами селился холодок, а губы то и дело неслышно шептали молитву о том, что в ночь ей не пришлось засыпать.
— Каждому своё, леди Нимерия, — согласно кивнула Мелисандра, решив на этом закончить их разговор о вере. Сама она могла говорить об этом часами. Но дорнийке, чья единственная вера принадлежала её семье, выслушивать всё это было незачем.
— Ну языком слова говорить-то мастер, а иначе поработать им можешь?
— Вы совершенно беспощадны, миледи! — искренне рассмеялась красная жрица. Следующий подле неё юноша заметно смутился, потупив взгляд и явно гадая, стоит ли ему воспринимать подобный вопрос как предложение или вызов, поэтому Мелисандра воспользовалась возникшей заминкой. — Мне начинает казаться, что это является неотъемлемой частью дорнийского характера: колоть языком, точно копьём, а после притаиться, с интересом ожидая реакции. Мне кажется, ещё немного, и Эмерик  начнёт принимать подобные вопросы за намёк.
— Я бы не посмел. Миледи… могла бы счесть это оскорблением, — уверенно заявил послушник, отчего жрица снова засмеялась.
— Если тебя смущает моё общество, я могу отъехать чуть назад, чтобы ты сполна мог задействовать все свои приёмы обольщения.
Всё это было для Мелисандры так чудно и одновременно с тем так занимательно. Ей нечасто приходилось становиться свидетельницей подобных сцен, и она не могла скрыть того, как её это забавляло. И долгое путешествие в дорнийский Красный Храм уже не казалось ей таким мучительным испытанием.